Памяти Святейших Патриархов посвящается !!!

Ангел Сербской Церкви – о Патриархе Павле
15 ноября 2009

Не так давно переводчица с сербского Светлана Луганская предоставила редакции сайта «Православие и мир» интервью со Святейшим Патриархом Сербским Павлом, которое публиковалось у него на родине в 1997 г., а у нас, в России, печатается впервые.

– Ваше Святейшество, вспомним начало Вашего жизненного пути – расскажите о Гойко Стойчевиче (мирское имя Патриарха Павла – авт.), Славонию, деревню Кучанцы, раннее детство.

– Я рос так же, как растет и нынешняя молодежь, с той разницей, что сама жизнь была несколько иной, существовали границы, переступать которые было нельзя. А сегодня смотрите, что творится… Я очень рано остался без родителей. Отец, уехав на заработки в Америку, заболел туберкулезом и вернулся домой умирать. Мне тогда не было и трех лет; только что родился брат. Мать спустя несколько лет после смерти отца, вышла замуж и вскоре умерла, брат и я остались с бабушкой и теткой. Мое ощущение материнской любви связано с теткой, которая заменила мне мать и я помню ее безграничную любовь, думаю, что когда умру, первой встречу ее, а потом остальных. Семья была религиозной; дети ходили в воскресную школу, учили Закон Божий и с первых лет жизни знали «Отче наш», но когда растешь без родителей, чувство Отца Небесного переживается намного сильнее. Я слышал об одном ребенке, которого мать оставила с бабушкой , больше не заботилась о нем и когда он слышал от других детей слово «мама», он бежал домой и ласкал кошку, называя ее «мама»… Тетка нас любила, но за наши провинности мы знали и палку. Хотелось бы заметить, что сегодняшняя система воспитания больна, неправильна, дети буквально оказываются в панцире родительской любви и заботы, не могут нормально развиваться. Убивается всякая инициатива, мальчики вырастают с психологией плюща, вместо того чтобы стать опорой для семьи, остаются своевольными и капризными, ожидая, что им будут угождать.

– Было ли уже тогда предположение, какие-то знаки, что Вы посвятите свою жизнь Церкви?

– Нет, кроме того, что я был очень слаб здоровьем. Однажды надо мной уже и свечу поставили, подумали, что умер. Тетка видела, что я не гожусь для сельских работ, и было решено, что мне надо продолжать обучение. Семья оказала важнейшее влияние на мое решение поступить в Духовную Академию, но интерес к физике сохранялся и я занимался ей в свободное время.

– И все же Вы серьезно проверяли свое решение поступить в Духовную Академию?

– Тогда, на третьем курсе Академии, я подумал: «Если Бог наперед знает, что я буду убийцей, смогу ли я изменить свой путь? Если могу, Его знание – ничто, а если не могу, где же тут свобода?» Долго я мучился этим вопросом, не находя ответа. Довериться кому-то из друзей я не мог, их не интересовали подобные проблемы; спросить у преподавателя нельзя, вдруг скажут: «Он еретик» – кто знает? В этом возрасте всякое приходит в голову, долго я носил этот вопрос в душе, пока не нашел ответ у Блаженного Августина, который объясняет его понятием времени. Время, говорит он, есть некая непрерывность, имеющая прошлое, настоящее и будущее. Прошлое было – его нет; будущее будет – его нет; а что есть? Есть настоящее, но и его почти нет, оно – точка соприкосновения прошлого и будущего, в которой будущее непрестанно уходит в прошлое. Время существует лишь для тварных существ, материи, вселенной, и в особенности для нас, людей. Мы живем и познаем в категориях пространства и чисел. Для Бога их не существует. Для Него нет ни прошлого, ни будущего, но только вечное настоящее; потому, когда мы говорим о будущем, это будущее наше, а не Его. И это стало для меня решением проблемы, если бы этого не произошло, с богословием было бы покончено.

– Что Вы почувствовали, когда узнали, что Вас избрали Патриархом?

– Это был шок. Я никогда не ждал и еще меньше этого хотел; тогда мне было уже 76 лет, а в таком возрасте что-то начинать очень трудно. Но утро вечера мудренее, на следующий день я пришел в себя и стал думать, с чего начать, за что взяться. Знаете, как: есть возможное, есть невозможное, и есть то, что ты должен. Чувство долга и его исполнение – вот главное.

– Можете ли Вы рассказать о наиболее трудных моментах Вашего служения?

– Малодушие свойственно людям. Но потом, оглядываясь назад, понимаешь, что и неудачи и скорби имеют свой смысл. Вот, помню, как-то шел пешком в монастырь; дорога долгая, дождь льет, зонта нет, под ногами глина мокрая, липкая, едва удается ноги передвигать. Думаю: «Господи, почему же так? Я ведь не в кабак иду, что же происходит?» А потом говорю себе: «А где же моя выдержка, стремление?» Все устраивается, если умеешь терпеть и доверяешь Богу.

– Почему Вы не считаете себя живым свидетелем событий в Косово?

– По простой причине: я им не являюсь. Моему пребыванию в Косово было придано слишком большое значение, Просто я там был, потому что иначе было нельзя. Мы все нуждаемся в хороших людях и добрых пастырях и готовы видеть их везде, иногда и там, где их нет; ошибаемся, видим только внешнее.

В добродетели нужно расти непрестанно, нужно достичь высшего порога – «не могу грешить». Это глубинный внутренний процесс, конечно, он передается и вовне.

Иногда человек просто мимо пройдет, а вам как-то легче, теплее, а почему – не знаете. И , наоборот, рядом с кем-то вам не по себе..

Как Вы – Архипастырь, Первоиерарх нашей Церкви смотрите на будущее Православия, в так называемой «новой Эре»?

По словам Спасителя, чем дальше мы идем, тем труднее и труднее будет путь. «Услышите о войнах и землетрясениях, будет глад и мор, по причине умножения беззакония охладеет любовь и поднимется брат на брата». Но далее говорит нам Христос, чтобы мы подготовились и претерпели до конца.

Православие и сейчас и всегда должно быть готово к испытаниям. Спаситель сказал нам: «Кто хочет идти за Мной, пусть возьмет крест свой и следует за мной. Меня гнали и вас будут гнать за Имя Мое». Значит, мы должны быть готовы к этим трудностям, претерпеть и вытерпеть. «Претерпевший до конца, спасется». А беды наши, видите и сами, не только от врагов иноверцев или безбожников, а и от тех, кто называет себя христианами. И сейчас мы видим, как такие христиане поступают как нелюди… Но если бы и мы так же поступали, мы еще больше были бы осуждены: кому много дано, с того много спрашивается. Все дело в том, претерпим ли мы до конца. Когда четыре года назад я был в Австрии, праздновалось 100-летие храма Святого Саввы в Вене.

Утром, в газете, я вижу статью о том, что я прибыл, чтобы пустить пыль в глаза мировому сообществу, а в действительности во всех несчастьях и в войне виноваты сербы и Сербская Церковь, потому что она, якобы, призывала к войне ради сохранения Великой Сербии. На одном совещании сербов и австрийцев я вынужден был заявить следующее: «Сербскую Церковь и меня обвиняют в разжигании войны ради сохранения Великой Сербии. Я заявляю – если бы ради сохранения Великой Сербии требовалось преступление, я никогда не дал бы на это согласие. Пусть исчезнет тогда Великая Сербия. Если бы таким образом требовалось сохранить и малую Сербию, я не дал бы согласие и на это.

Пусть исчезнет и малая Сербия, только чтобы не было крови. Нет, такой ценой – нет! Если бы такой ценой надо было бы сохранить последнего серба и я сам был бы этим последним сербом, не было бы моего согласия. Пусть мы исчезнем, только в этом исчезновении останемся людьми Христовыми. Иначе мы не согласны жить. В этом суть, ибо мы знаем, что предки наши столько веков и лет переживая беды и войны, выстояли в правде и всех нас сохранил Господь Всевышний, Который всегда на стороне добра. И если надлежит нам пострадать, то лучше сложить головы, чем стать нелюдем».

– Значит, начало ада здесь, на земле?

– Конечно, здесь. И блаженство здесь начинается, если тут мы можем себя подготовить к блаженству, то там – уже не сможем. Смерть – это граница, за которой нет покаяния. Но после физической смерти существуют степени блаженства. Для роста человека в добродетели нет застоя, так же как и во зле – нет остановки. А как быстро человек будет расти – зависит от его ревности. Конечно, здесь и от разума многое зависит, от понимания, от его понимания вопроса смысла жизни. Это первостепенный вопрос, если человек его решил, тогда все легче. Некий юноша спросил Эйнштейна,
– В чем заключается смысл жизни?-Знать ответ на этот вопрос, – сказал Эйнштейн, – значит быть верующим.

– Не лучше ли не задаваться этим вопросом?

– Человек, который не найдет смысла своей жизни, будет не просто несчастен, он будет нежизнеспособен. Насколько мне удалось проникнуть в законы природы, настолько я увидел в них проявления высшего разума, в сравнении с которым все, на что способен человеческий разум, лишь тусклый отблеск.

На мой взгляд, там, где существует высший разум, существует и личность, которой этот разум принадлежит. Так же как личность не существует без разума, так и разум не может существовать без личности. Ни любовь, ни ненависть не могут существовать вне личности. Для меня «высший разум» – Божий разум. Для Эйнштейна иначе. Он был пантеистом, он не верил в Бога – Личность, а рай и ад он понимал слишком буквально, поверхностно.

– Можно ли объяснить сошествие Благодатного огня у Гроба Господня законом природы?

– В Кувуклии Гроба Господня находится Патриарх. Свечи погашены. По вере и молитве сходит огонь. Это – чудо. Если апостол Павел не видел Спасителя, тогда все христианство – фикция; если Христос не воскрес, христианство не имеет смысла, ибо в этом вся сущность нашей веры; если Христос не Бог, если нет иного мира, то мы – самые несчастные из людей. Если бы даже наука нашла доказательства, что Бога нет, то почему мы должны в это поверить? Как можно доказать, что мир возник сам по себе или что душа смертна? Это уже не наука, а вера материалистов.

– Приближается 2000-летие Христианства. Станет ли 2000-й год годом конца мира, и почему на праздновании юбилея книги Откровения Иоанна Богослова на Патмосе присутствовали ученые?

– Ученые, присутствовавшие там, христиане , которые занимаются вопросом толкования книги. У нас нет ее достоверного общепринятого толкования, это – единственная книга, которая не читается в церкви – ее содержание очень сложно. Пророчества апостола Иоанна трудны для понимания пока они не исполнятся. Для нас важно, что святой Иоанн описал полную историю Церкви. В конце придут два святых мужа, будут проповедовать около трех с половиной лет, погибнут от руки антихриста, и затем наступит конец. Все это описано в мистических образах; они предупреждают нас, что в Небесный Иерусалим войдут лишь 144000 праведников, и что мы должны подготовить се6я…Число символическое, как и все образы, поэтому, читая эту книгу, мы должны остерегаться ложного толкования.

Сейчас у нас в Черногории один священник Цариградской патриархии, изверженный из сана, отлученный от Православной Церкви, черногорского происхождения, крещенный в Сербской Православной Церкви, которая его вскормила и подготовила к священству, выступает как митрополит самозванной «черногорской православной церкви», создавая вокруг себя с подобными себе несчастными своеобразную секту «черногорских беспоповцев». Что Вы думаете об этом явлении?

Расколы были всегда, а раскол – это ересь. Существуют ереси, существуют расколы. Ересь – это грех против Евангельской истины, а раскол – это грех против единства Церкви. «Созижду церковь Мою и врата адовы не одолеют ея», говорит Христос. Апостол Павел говорит, что Церковь – «Столп и Утверждение Истины». Если человек прежде живет Евангельской истиной, а потом уходит во что-то иное, то что от мира сего, тогда, разумеется, происходят и ереси и расколы и отпадения. Между тем, один святой отец говорит: «В расколе можно верить в Святую Троицу, можно чтить Евангелие, можно совершать Таинства, только спастись нельзя!» А святой Киприан Карфагенский сказал: «Кому Церковь не мать, тому и Бог не Отец».

Так и Римская Церковь в 1054 отпала от Восточной Церкви – принцип мира сего был вознесен над Евангельской истиной и Царством Небесным. Тот, кто не думает о собственном спасении, не может думать о спасении других. Если он не заботится о своем спасении, как он сможет сохранить свой собственный образ? От того, кто не помнит своих предков, кто не знает кто он, к какому народу и какой Церкви принадлежит – от тех беги. Но все мы встанем перед лицем Божиим на Суде Его, и каждый даст ответ за свои дела. Об этом нам надлежит всегда помнить, и тогда мы решим все свои проблемы. А пока ясно, что это раскол и если раскольники не принесут покаяние – окажутся там же, где пребывают многие их предшественники.

– Что такое православная мистика?

– Это глубокое личное переживание веры и связи с Богом и с духовным миром. Оно настолько глубоко, что словами его выразить невозможно. Однако, чтобы не заблудиться, не сбиться с пути, его обязательно нужно сверять с учением Церкви и находиться под ее руководством. Многие секты возникли именно от заблуждений. Человек должен найти верный путь, чтобы пройти сквозь чащу, а это возможно лишь с помощью проводника, который уже знает дорогу.

– Сейчас многие обращаются к буддистской медитации, хотя православная молитва, по словам святых отцов, единственный и уникальный способ подлинного богообщения. В Православии нам известен исихазм. Есть ли последователи этого метода духовной жизни?

– Такие люди неохотно рассказывают о своем опыте, это нечто сокровенное, глубинное. Исихазм – способ достижения Божественного света. Противники исихазма с насмешкой говорили, что исихасты занимаются созерцанием собственного пупка. В действительности же они максимально концентрируют внимание на своем внутреннем мире для того, чтобы освободиться из плена мира. Когда-то и мирские люди прибегали к такому способу молитвы, но только под руководством монахов-исихастов; сейчас же монахов все меньше, а потому меньше и наставников в этом делании.

– Известно, что Святейший Патриарх Павел исповедуется четырежды в год; каково значение исповеди?

– Грех рождается в сердце и в уме. Мы грешим мыслями, словами, делами. Исповедь – это покаянное чувство блудного сына, покинувшего отца, нарушившего Его волю, спешащего вернуться к Нему, что значит, и к себе самому. В раннехристианской Церкви исповедь была публичной, затем ее отменили, чтобы не смущать детей и новоначальных. Очень трудно в присутствии другого признаться в своих проступках, Покаяние, по-гречески «метанойя», – изменение ума, а епитимья – не наказание, а лекарство. И себе, и другим говорю: кто угодно может меня унижать, но унизить меня может только один на свете человек – я сам. Когда это поймешь, приобретаешь внутреннее равновесие, покой.

– Ваше Святейшество, поговорим о женщине. Однажды вы сказали, что женщина – «немощной сосуд», в другой раз, что женщина намного серьезней и ответственней мужчины, потому что она вынашивает, рождает и воспитывает детей. Разве совместимы эти две оценки?

– Совместимы. Женщины эмоциональнее, чувствительнее, им легче оступиться, хотя и среди мужчин это не редкость… «Немощной сосуд» – это из притчи об Адаме и Еве, Ева оступилась первая.

– Зачем же Адам послушался ее? Не слабость ли это?

– Он послушался потому, что здесь и речь идет о браке. Два в плоть едину. Не было ни ее обмана, ни его легкомыслия, он сознательно решил вместе с ней нести бремя греха. Потому брак – установление райское, и оно не было уничтожено грехопадением.

– Что важнее из христианских добродетелей – молитва или милостыня?

– Важно и первое, и второе, и многое важно… Невозможно выделить какую-то одну добродетель, Если ты не убил, но украл – ты виновен. Молитва – это наши живые отношения с Богом, наш разговор с Ним. Что за семья, в которой сыну нечего сказать своему Отцу? Без милостыни и сострадания к другим мы тоже не сможем спастись, ибо все мы – единое тело.

– Вера учит, что блаженство – главная цель существования…

– В достижении блаженства существует семь ступеней. Первая – смирение, это фундамент. Гордый человек не способен сделать ничего доброго. Он считает, что Бог его должник, а не наоборот. Высшая из добродетелей – любовь. Ей уже не во что переходить, вера переходит в созерцание, надежда – в осуществление, а любовь остается связью нашей с Богом и с другими людьми.

Вечная память!

Иные люди

Ново-Тихвинский женский монастырь и журнал «Славянка»

Зачем уходить из мира, если заповеди можно исполнять где угодно? Зачем отрекаться от радостей жизни? Почему в монашество уходят люди молодые и полные сил, которым еще жить и жить?

Обзор, подготовленный сестрами Екатеринбургского Ново-Тихвинского женского монастыря, отвечает на эти вопросы.

Преподобный Варсонофий Оптинский в своих записках вспоминает об одной благодатной казанской подвижнице, Евфросинии. Она родилась в богатой и знатной семье, имела блестящее образование и была удивительно хороша собой. Все прочили ей необыкновенный успех в свете. А она решила по-другому и стала инокиней. Как-то матушка Евфросиния рассказала преподобному Варсонофию о том, что побудило ее оставить мир: «Вот, думалось мне, явится Господь и спросит:
- Исполнила ли ты Мои заповеди?
- Но я была единственной дочерью богатых родителей.
- Да, но исполнила ли ты Мои заповеди?
- Но я окончила институт.
- Хорошо, но исполнила ли ты Мои заповеди?
- Но я была красавицей.
- Но исполнила ли ты Мои заповеди?
- …
Эти мысли постоянно тревожили меня, и я решила уйти в монастырь».
Наверное, родственникам матушки Евфросинии ее поступок показался необъяснимым. Действительно, тяга к монашеству большинству людей кажется странной.

Зачем же уходят в монастырь?

Что думают о монахах современные люди? Да чего только не думают! Типичные представления таковы: если монахиня – молодая девушка, значит, ушла в монастырь от несчастной любви. А может, она просто «со странностями», не смогла вписаться в жизнь современного общества. Если это женщина средних лет – значит, опять же, не сложилась семейная жизнь или карьера. Если женщина в возрасте – значит, хочет на старости лет пожить спокойно, без забот о пропитании. Словом, в монастырь, по общему мнению, идут люди слабые, не нашедшие себя в этой жизни. Когда эти взгляды высказываешь самим монахам или людям, близко знающим монашество, они только смеются. Но кто же, в самом деле, и зачем уходит в монастырь?

Схиигумен Авраам, духовник Ново-Тихвинского женского монастыря:

В обитель приходят самые разные люди – разных возрастов и социального положения. Много молодых, много интеллигентных людей. Что ведет их в монастырь? Желание покаяться, посвятить свою жизнь Богу, стремление к совершенствованию, стремление жить по святым отцам. Существует мнение, что в монастырь идут неудачники. Конечно, это мнение неправильно. В основном, в монастырь идут люди энергичные и решительные. И это не случайно – чтобы избрать монашеский образ жизни, необходимы, в первую очередь, решительность и мужество.

Галина Лебедева, заслуженная артистка России, преподаватель вокала в Ново-Тихвинском монастыре: Людям представляется, будто монастырь – это что-то вроде темницы, где все время плачут, поэтому уйти туда можно лишь от большого горя. Но это просто всеобщее заблуждение. Честно говоря, для меня самой было открытие, когда я увидела радостных и улыбающихся монахинь. Неверно и мнение о том, что в монастырь идут только люди несостоявшиеся, не могущие добиться в жизни успеха. Например, духовник нашей семьи, иеромонах Варсонофий (сейчас настоятель Валаамского подворья в Москве) до прихода в Церковь был человеком очень состоятельным. Он рассказывал, что в то время у него была такая зарплата, что он мог менять машину каждый месяц. Он имел, казалось бы, все. Но в зрелом возрасте ушел в звонари. Не оттого ведь, что он был неудачлив!
Мне кажется, верна поговорка о том, что Господь забирает самых лучших. Вы, может быть, замечали, что среди монахов вообще много молодых и красивых людей? Я поначалу тоже недоумевала: зачем они ушли в монастырь, такие юные, такие прекрасные? А потом поняла: именно потому и ушли, что такие! У таких душа просит большего, чем может дать обычная мирская жизнь.
А как же родители?..

На Руси, да и во всем православном мире, существовала традиция отдавать детей в монахи, с тем, чтобы они были молитвенниками за весь род. Многие благочестивые родители готовили детей к иночеству с детства. Причем это было не только в крестьянских, но и в дворянских семьях. Например, известную подвижницу, игумению Арсению (Себрякову), которая была богатого и знатного рода, в монастырь привез отец. Впрочем, часты были и случаи, когда родители, даже верующие, не желали отпускать свое чадо в монастырь, мечтая видеть его преуспевающим в миру.

Галина Лебедева: У меня дочь – инокиня. Как это произошло? Когда я начинала работать в Ново-Тихвинском монастыре, то приезжала из Москвы через каждые два месяца на три недели. Однажды взяла с собой дочь, сказала ей: «Очень интересный монастырь, тебе понравится». И вот во вторую или третью поездку она сказала, что остается в монастыре. А через год мы с мужем переехали в Екатеринбург, и я устроилась в монастырь на постоянной основе.
Как мы общаемся с ней теперь? Я смотрю на нее и сердцем чувствую, что происходит. И она знает, что я это чувствую. Нам не нужно обсуждать это. Иногда мы говорим на отвлеченные духовные темы, не касаясь личностей. Такое общение выходит за рамки разговора матери и дочери. Мы говорим на равных, как две сестры во Христе, причем моя дочь сейчас понимает все глубже, чем я. Наверно, если бы я сама не работала в монастыре, мне было бы сложнее с ней общаться, потому что у меня были бы другие интересы.
Поначалу мне иногда бывало грустно оттого, что у меня не будет внуков. Но я, как любая мать, прежде всего, хочу, чтобы моему ребенку было хорошо. Я вижу, что в монастыре она счастлива.

Схимонахиня Августа: Что бы я сказала родителям, если их дочь просится в монастырь? Надо постараться посмотреть на это спокойно и благоразумно. Ведь если бы она, допустим, вышла замуж и уехала за границу, то к этому, скорее всего, отнеслись бы с легкостью. Протест против ухода в монастырь иногда бывает у людей просто от непонимания того, что такое монашество. Надо глубоко в это вникнуть, попытаться понять, что привлекло вашего ребенка к этому выбору. Родители глубоко мыслящие, пусть даже и невоцерковленные, постепенно понимают, что их ребенок ступил на этот путь по особому призванию.

Игумен Петр, настоятель Свято-Косьминской пустыни: Большинство родителей стараются воспитывать в детях возвышенные чувства долга и любви. И у некоторых взрослеющих детей душевная потребность в возвышенном и прекрасном достигает апогея – их уже не удовлетворяют идеалы земные, а влечет Небесное. Это часто случается даже в семьях нецерковных. И мне бывает искренне жаль родителей, которые не понимают, что именно те идеалы, которые им удалось вложить в сердце своего ребенка, и заставляют их послушное чадо решаться на такой шаг, как уход в монастырь. Но я уверен, что эта временная родительская скорбь обязательно претворится в радость.
Может быть, кто-то упрекнет детей, которые покидают родителей и уходят в монастырь, в неблагодарности. Но ведь благодарность может выражаться по-разному. Сыновний долг повзрослевших детей заключается в том, чтобы заботиться о своих родителях материально. А в чем выражается благодарность детей, принявших иночество? На самом деле их благодарность самая полная и настоящая: они молятся за родителей, помогают им войти Царствие Небесное. Что может быть больше?

Могу рассказать несколько интересных случаев из моей духовнической практики. Одна девушка (сейчас она уже инокиня) ушла в монастырь. Родители были категорически против, тянули ее домой. У нее из-за этого были очень сильные искушения, мучительная борьба с собой. Но ее душевное томление Господь вознаградил сторицей. Ее отец как-то приехал в обитель — а он был даже не то что малоцерковный, а даже неверующий — и что-то с ним произошло. Он настолько переменился, что принял крещение, хотя раньше и слышать об этом не хотел. Впоследствии к Церкви пришла вся семья этой девушки, жизнь ее родителей совершенно преобразилась. А в другом случае отец, проникнувшись примером дочери, ушедшей в монастырь, сам захотел служить Богу. Сейчас он уже иеродиакон.
Меня в свое время мама тоже очень не хотела отпускать в монахи, плакала. А спустя некоторое время Господь утешил и ее, и меня: они с отцом крестились и обвенчались. Мама потом даже радовалась, что я в обители, спрашивала у меня: «Можно, я всем буду говорить, что у меня сын монах?»
Как уходят из мира?

История поступления в монастырь — это история призвания человека Богом к особому жизненному пути. Такие повествования трогают за душу. И что интересно, в них всегда есть что-то общее. Читаешь ли историю двухсотлетней давности или произошедшую лишь недавно – всегда видишь какое-то особое действие Промысла Божия над человеком, решившимся отречься от мира.

Монахиня Д.: В 1996 году я приехала в Екатеринбург из Тюмени учиться в Архитектурной академии. Мой отец, беспокоясь, как я буду одна в чужом городе, посоветовал мне ходить на могилку настоятельницы Ново-Тихвинского монастыря схиигумении Магдалины и просить помощи, так как он слышал, что она была человеком святой жизни. Я исполнила этот совет, хотя не сразу нашла могилу. В институте у меня всё складывалось успешно, но, видимо, по молитвам матушки Магдалины, появилась непреодолимая тяга к монашеской жизни. Через несколько месяцев учебы я оставила мир, поступила в Ново-Тихвинский женский монастырь, а в 1999 году ко мне присоединилась младшая сестра.

Послушница З.: Желание уйти в монастырь появилось у меня в 16 лет. Мама, узнав об этом, повезла меня на остров Залит к отцу Николаю Гурьянову, надеясь, что он не благословит. Он же, напротив, благословил меня крестом, и, стукнув им по лбу, сказал, что я попаду в монастырь. А потом еще мой духовник как-то назвал меня другим именем. Я ему говорю: «Батюшка, меня не так зовут!» А он мне в ответ: «Значит, в иночестве будешь…». Это произошло в том же году и еще больше укрепило меня в вере в то, что рано или поздно я попаду в монастырь. Но мама была категорически против этого. И обстоятельства в семье были такие, что я не могла ее бросить с маленьким ребенком.
Когда мне было 18 лет, я решила съездить на недельку-другую в Оптину пустынь. И оказалась в поезде на соседнем месте с девушкой, которая тоже ехала в Оптину. Сейчас она — инокиня Ново-Тихвинского монастыря. Тогда мы поразились тому, что со всего поезда мы (обе паломницы!) попали на соседние места. Потом мы какое-то время общались. После нескольких моих переездов с квартиры на квартиру ее координаты потерялись.

В 2005 году при очередном переезде они нашлись. Я позвонила ей, и от ее мамы узнала, что она уже несколько лет в монастыре, что она меня разыскивала, но не нашла. Дождавшись летних каникул, я поехала в Ново-Тихвинский монастырь. И через неделю поняла, что хочу здесь остаться навсегда, так как с первых дней почувствовала духовную пользу. Вот — я ждала 11 лет, когда Господь устроит так, что мой уход из мира станет возможным. Последние два года жить в миру мне было просто скучно, хотя внешне все обстояло хорошо — общительная, благополучная девушка, заканчивает вуз… Но себя не обманешь. Сейчас мне даже страшно подумать о жизни вне монастыря, без духовного окормления, которое я здесь получаю.

Инокиня И.: В обитель я пришла, можно сказать, неожиданно для самой себя. Мы с подругой приехали в монастырь как паломницы, в основном только из любопытства. Многое оказалось совсем не таким, как представлялось раньше, многое было непривычно. Я видела, как молятся сестры на богослужениях, как общаются они друг с другом на послушаниях – и это меня потрясало. Я обнаружила, что жизнь может быть совсем другой, что у сестер она – самая радостная, насыщенная, счастливая. Мирские радости – искусство, общение с друзьями, увлечения, путешествия, земная любовь – все это прекрасно и имеет право быть. Но без Бога это лишь пена морская – нахлынула, и нет ее. А если ты живешь для Бога и, живешь с Богом, то все остальное, в общем-то, уже не обязательно… И вскоре я поняла, что останусь здесь, что я нашла себя.

Схимонахиня Августа: Ново-Тихвинский монастырь получил свое начало в 1994 году. Именно в этом году, в августе месяце я сюда пришла. До этого я была знакома с духовником обители, отцом Авраамом. В первый раз я увидела его в Верхотурье, когда он говорил проповедь для сестер Покровского монастыря. Меня эта проповедь потрясла. Хотя раньше я слышала выступления гениальных людей, профессоров, но там было просто красноречие, знание своего дела, а здесь что-то коснулось сердца. Батюшкины слова проникли до глубины души. Стала к нему ездить.

Мне тогда было 57 лет, и батюшка говорил: «Ты в монастырь, наверно, в таком возрасте не пойдешь?» Он боялся ошибиться, не знал, смогу ли я выдержать монашескую жизнь. Поэтому он мне велел ехать на остров Залив к отцу Николаю Гурьянову за благословением. Я туда съездила, как на крыльях слетала. Отец Николай мне сказал: «Иди, деточка, в монастырь». И я пошла.

Игумен Петр: Я знаю одну монахиню с удивительной судьбой. До своего ухода в монастырь она не ходила в храм и вообще мало интересовалась вопросами религии. Была известным концертмейстером, многие музыканты и оперные артисты мечтали работать вместе с ней. Священным идеалом для нее была музыка, которой она посвятила всю свою жизнь. И когда она пришла в храм и встретилась со священником, то речь (конечно, не случайно) пошла о служении высшим ценностям. Она только познакомилась с христианством — и ее душа сразу распалилась желанием чего-то большего, чем обыденная жизнь в миру. И уже через месяц эта женщина была в обители.
А вот другой пример. Молодая девушка у себя на работе, в офисе услышала, как кто-то, совершенно отвлеченно, сказал: «Вот бы увидеть человека, который ради Бога оставил все!» Эти слова запали ей в душу. Она долго не могла их забыть, думала об этом. А потом в один прекрасный день поняла, что хочет именно так и поступить — ради Бога оставить все.
Кто может поступить в монастырь?

Когда люди, в особенности юные, приходят к Богу, у них часто возникает стремление к монашеству. Радость человека, который обрел сокровище веры, столь велика, горение его сердца столь сильно, что он желает совершенно переменить свою жизнь. Конечно, это прекрасно, однако человек должен отдавать себе отчет, на что он решается. Уходить в монастырь, не понимая зачем, — это чревато тяжелыми разочарованиями. Выбор монашеского пути — выбор достойный и высокий, но очень ответственный. Кто может и кто не может поступить в монастырь? Что дает человеку пребывание в монашестве?

Игумения Домника, настоятельница Ново-Тихвинского монастыря: Каким бы путем ни вел Господь, Он приводит человека в монастырь через осознание высоты этого пути, его спасительности, через желание жить ради Бога, служить Ему одному, через внутреннюю потребность сугубого покаяния. Игумения Магдалина (Досманова), руководившая нашей обителью перед ее закрытием в 1918 году, говорила так: «Я принимаю не тех, кто не может жить с людьми, а тех, кто не может жить без Бога».
Если говорить о препятствиях, то, прежде всего, не может поступить в монастырь человек, связанный семейными узами и имеющий маленьких детей. Иногда преградой на пути к монашеской жизни бывает и преклонный возраст, когда телесные немощи и укоренившиеся привычки мешают полностью изменить свою жизнь. Но если этих препятствий нет, если человек имеет твердое намерение отречься от мира, безусловно, ничто не может ему помешать поступить в обитель. Нужно также помнить, что в монастырь не уходят от несчастной любви или жизненных неудач. Монах – это человек, который оставил все ради жизни по Евангелию, ради спасения души в вечности и любви к Богу.
Каждая пришедшая сначала некоторое время проживает в монастыре в качестве паломницы (от нескольких дней до нескольких месяцев, в зависимости от внутренней готовности к монашеской жизни). После этого она еще около года проводит жизнь в обители — уже не как паломница, а как сестра, полностью включаясь в жизнь сестринства — и лишь потом становится послушницей.

Столь длительный срок испытания необходим для того, чтобы у нее было время присмотреться к укладу жизни в монастыре, проверить свое желание оставить мир. Время испытания может быть увеличено или сокращено по тщательном рассуждении настоятельницы и совете ее с духовником и старшими сестрами монастыря.
Тем, кто чувствует в себе влечение к иноческой жизни, я бы посоветовала почитать духовную литературу о монашестве, например, «Приношение современному монашеству» святителя Игнатия (Брянчанинова).

Игумения Домника,Схиигумен Авраам,Схиигуменья Злата

Схиигумен Авраам: Кому я не советовал бы идти в монастырь? Тому, кто думает, что монастырь – это место, где он спасется от трудностей, спрячется от своих неудач. Монашество – это, конечно, беспечальный образ жизни, в том смысле, что избавляет нас от мирских забот, от суеты. Но в то же самое время это гораздо более трудный крест, чем семейная жизнь. Вообще, нужно сказать, что и монашество, и семейная жизнь – это крестоношение.

Если человек уходит в монастырь только по той причине, что не хочет нести семейный крест, то он разочаруется. Взвалив на себя крест монашеский, он получит не меньшие трудности.

Для всех ли монашество? Монашество – для всех, кто его желает. Но всё же это путь немногих, и нужно тщательно осмотреться и хорошо подумать, готов ли ты к этому. Потому что, сделав выбор, ты должен сохранить его в течение всей своей жизни и, по словам Спасителя, не оглядываться назад, подобно жене Лотовой.

Игумен Петр: Желание стать монахом — это прежде всего отклик человеческого сердца на призыв Христа следовать за Ним без оглядки, ничего не оставлять для себя, вплоть до своей жизни. Отдаваясь в послушание Богу, человек уже не отвечает за завтрашний день. Завтрашний день сам устраивается для него Господом, ясно видящим потребности его сердца. Отсюда и происходит величайшая жизненная гармония в подлинном монашестве, так услаждающая душу инока.

Совсем иное дело — жизнь в миру. Там человек, как правило, движим исключительно собственными интересами. Он полагается только на собственную волю и собственные силы, и, естественно, уже сам и отвечает за последствия своих действий. От этой надежды только на себя жизнь человека становится похожей на игру в рулетку.

Человек часто находится в ожидании чего-то враждебного, к нему то и дело подступают чувства одиночества, тревоги, страха. Этим и объясняется непреодолимая потребность современного человека держаться за малейшие утешения в жизни. Жизнь с Богом и для Бога совершенно устраняет из души это смятение. А в полной мере такая жизнь возможна именно в монашестве.
Неужели монахи в самом деле счастливы?

Крест иночества многим кажется слишком тяжелым. На монахов часто смотрят с каким-то соболезнованием, как на узников: их жизнь кажется совершенно безрадостной. Но так ли это?

Игумения Домника: Один из преподобных Оптинских старцев сказал: «Монашеская жизнь трудная – это всем известно, а что она самая высокая, самая чистая, самая прекрасная и даже самая легкая, что говорю легкая – неизъяснимо привлекающая, сладостнейшая, отрадная, светлая, радостию вечною сияющая, – это малым известно».

Почему монашество так отрадно? Потому что монахи стараются жить по заповедям Евангелия. А жить по Евангелию – значит уже здесь, в этой земной жизни, жить во Христе. Конечно, и в миру христиане стараются вести добродетельный образ жизни, но в монастыре для этого созданы наиболее благоприятные условия. Смиряться, быть кротким и снисходительным, предпочитать молитву любому развлечению – мир часто воспринимает все это как юродство. И человек, который исполняет эти добродетели, постоянно чувствует себя «белой вороной».

А в монастыре можно все это делать без всякого страха и оглядки на человеческое мнение, свободно и смело, более того – с радостью. Если сказать просто: принимая монашество, человек теряет мирские пристрастия, эти оковы души, и приобретает свободу духа, свободу жить евангельской жизнью и потому находит счастье.

Схимонахиня Августа: Цель всякого православного христианина – преобразить свою душу, очистить ее от страстных увлечений и навыков. В монастыре он именно этим и занимается. Конечно, это не безболезненно. Но постепенно, когда человек видит в себе изменения – пусть и очень маленькие! – этот путь становится для него все легче и легче. Постепенно у него как бы просветляется ум и сердце, он трудится над своей душой осмысленно, видит результаты и от этого чувствует огромную радость.

Игумен Петр: Что такое счастье? Это момент, когда сердце человека преисполнено величайшей благодарностью к самой жизни. В такие минуты человек испытывает сильнейшее убеждение, что именно для такой жизни он родился и ничего другого ему не надо. Все естество человека, кажется, в этот момент пронизано жизненной насыщенностью. Если заглянуть в сердце даже новоначальной послушницы, то можно увидеть, что именно такими чувствами оно и наполняется.

Трудно объяснить постороннему наблюдателю кажущиеся противоречия монастырской жизни. Человек плачет — а плач радостный. Терпит трудности — а они приносят душе утешение. Черный подрясник с апостольником у многих вызывает ужас — а у самой девушки-послушницы этот монашеский наряд порождает щемящее чувство сердечного, духовного восторга. «Вся слава дщере царевы внутрь…» В сердце человека что-то происходит — порой даже непонятное для него самого, таинственное и неизъяснимо прекрасное.

…Что же такое монашество? Приведем еще один замечательный эпизод из воспоминаний преподобного Варсонофия Оптинского: «У батюшки отца Амвросия был в миру друг, очень не сочувствующий монахам. Когда отец Амвросий поступил в монастырь, тот написал ему: „Объясни, что такое монашество, только, пожалуйста, попроще, без всяких текстов, я их терпеть не могу“. На это отец Амвросий ответил: „Монашество есть блаженство“.

Действительно, та духовная радость, которую дает монашество еще в этой жизни, так велика, что за одну минуту ее можно забыть все скорби житейские, и мирские, и монашеские». Наверное, точнее не скажешь.
http://www.fomacenter.ru/articles/1954/

Зачем они уходят в монастырь?

Из Томска до Нарги ходит роскошный комфортабельный автобус. Но на станции прибытия он смотрится инородным телом. Жизнь здесь жесткая, приземистая и неказистая. А иностранный автобус – мягкий, высокий и красивый. Зато примитивный паром по своему стилю идеально вписывается в местные реалии. С виду – убогий. А по значению – непревзойденный труженик. Он выполняет связующую роль между берегами. На той стороне широченной Оби расположено необычное село Могочино. Мой путь лежит именно туда.

В попутчицах у меня – девушка. Частник, подвозивший нас «к воде», берет всего лишь десять рублей за проезд, да еще и сдачу дает своим сочувствием: «Паром будет только через час. Ох, и намерзнетесь вы, пока его дождетесь!». После «томского лета» здесь действительно какой-то «полюс холода». Впрочем, этот бывший Нарымский край, всегда славился своей студеностью.

В Могочино я уже был. Года четыре назад. Зимой. В декабре. Тогда здесь тоже был температурный экстрим. Под пятьдесят градусов мороза.

Река встала только ночью. Местные дали категоричный совет: «Определяйтесь на ночлег и ждите. Дороги на ту сторону – нет. Здесь под водой бьют ключи. Если пойдете сейчас по льду – запросто провалитесь в полынью». И в этот момент я увидел две фигурки. Они устало шли от реки к остановке и тащили за собой маленькие саночки с поклажей.

Заиндевелый дед посадил девочку в автобус. Помахал ей рукавицей и тут же отправился в обратный путь. Я попросил его стать моим проводником. Он кивнул, не сказав ни слова.

Мы шли молча. В некоторых местах было слышно, как под ногами потрескивал лед. Ближе к середине реки дед впервые обернулся и спросил: «А ты к кому идешь?». На мой ответ он отреагировал резко и злобно, быстро завершив свой монолог хлесткой фразой: «Вражье отродье!». Затем ругнулся и побежал от меня, как черт от ладана. Догнать его я не смог. Он – налегке, а у меня на плече сумка с тяжеленной фотоаппаратурой. Пытался идти по его следам, но их тут же заметало поземкой. Бросил меня дед. На полпути.

…Приплыл паром. По его отпавшей «челюсти» мы взобрались на палубу. И тут же нам навстречу бросился тот самый озлобленный дед. Выскочил будто из засады с широко расставленными руками. У меня внутри все содрогнулось. А он сгреб в охапку девушку и радостно воскликнул: «Заждались мы тебя! Родна ты наша!» Затем притащил из мотоцикла тулупчик и заботливо накинул его на свою долгожданную внучку.

Меня дед не узнал или не хотел узнавать. Но, если бы он спросил: «К кому я?», то, как и в прошлый раз, мне бы пришлось ответить: «В монастырь». А к нему здесь отношение крайне не однозначное. Эта духовная обитель, как будто специально была создана в сибирской глубинке, чтобы на ограниченном жизненном пространстве зримо проявились взаимоотношения государства, Церкви и общества.

В разных местах я специально спрашивал монахов о количестве прибывающих паломников в последние годы. Необъяснимо, но искомой взаимосвязи — не было. А по логике она должна была быть.

Стало уже аксиомой: если глава государства играет в теннис или катается на горных лыжах – возникает стремительный рост последователей по всей стране. Но в духовной сфере — все глубже и непонятнее. Пример для подражания не работает.

Владимир Путин, как президент России, и, затем, как глава правительства, многократно посещал российские монастыри. Молился в них. Стоял перед иконами, не как «подсвечник», а как смиренный христианин. Он же несколько раз ясно говорил о нравственной необходимости возвращения к православной вере. А после посещения Ипатьевского монастыря оставил символическую запись: «…С его возрождением будет связано и возрождение России».

Только для могочинского деда, подобный путь выглядит гибельным. А исходит он из собственной практики. Монастырь смотрится прямо в окошко его дома. В соседней избе живут самые настоящие «церковники». Причем, дед по своим взглядам – не исключение из общего ряда. Местные, в построенный храм, почти не ходят. А спроси их о вере и в подавляющем большинстве ответят: «Православные!» При этом храм не пустует. В нем постоянно молятся другие прихожане. Такие же православные. Но иные.

Монашество в Советском словаре характеризовалось как зародившаяся «форма пассивного протеста против бесчеловечных условий жизни, как жест отчаяния и неверия в возможность изменить эти условия».

ПОРАЗИТЕЛЬНЫЙ ФАКТ

Монастырь здесь смотрится, как кремль.

На фоне местной приземистой застройки могочинский Свято-Никольский женский монастырь смотрится величественным сооружением. Купола двух его храмов видны за несколько километров.

Первые работы здесь начали в 1989 году. Под началом монаха Иоанна (Луговских). С горсткой подвижников. С чистого листа.

Нынешняя настоятельница монастыря монахиня Ирина (Селиверстова) никогда не забудет тот тяжкий период, потому что сама не верила в осуществление задуманного: «Могочинская общественность выступила против наших деяний. Говорили: церковь нам не нужна, лучше детский сад постройте. А лесозавод тогда еще вовсю работал. В три смены. Его директор взял и успокоил всех местных: я им бруса не дам и никакой церкви в Могочино не будет. Никогда»

Все делалось и до сих пор делается монашествующими исключительно «на пожертвования и с Божьей помощью». Два раза пожар уничтожал все их труды. Сгорела даже возведенная церковь. Построили новую. Еще лучшую. Убеждены, что вскоре и на близлежащем Волоке появится Свято-Преображенский мужской монастырь. В его «штате» есть уже несколько монахов.

А сам поселок еле дышит. Лесозавод, на котором он раньше держался, растащен. Могочинцы вспоминают о нем с ностальгией. Предприятие было одним из самых мощных в стране. В поселке работали целых семь магазинов «Березка», торговавших дефицитными импортными товарами. Но могочинцы сами подпилили сук, на котором «сидели». Вырубили вокруг себя весь ценный лес километров на семьдесят. Новый теперь вырастет только лет через сто.

Единственное развивающееся «предприятие» в поселке – монастырь. Причем, его население не ограничивается только теми, кто живет в кельях. Есть еще община «за оградой», которая насчитывает около тысячи человек. Причем едут в обитель отовсюду. В том числе из Израиля, Польши, Молдовы, Киргизии, Украины… Но большинство – сибиряки. Из их числа — «раба Божия Наталия» — так она сама мне представилась.

– В миру любовь к ближнему – пустой звук, – уверенно говорит она. — Грешные мы и окаянные. Каждый сам за себя. Не ведаем, что творим… Я тринадцать лет в суде проработала. Случилась беда… Нигде помощи не нашла. Никто не откликнулся. Все отвернулись. Сама в монастырь приехала и ребенка сюда привезла. И сейчас у меня все хорошо. Веру бы мне укрепить… Я – маловерная. Совсем без нее из мира пришла. А здесь живу, как у Христа за пазухой…

— А я раба Валентина, – представляется другая трудница. — Я много поездила по свету, как паломница. Но нигде не приглянулось. А здесь душа остаться подсказала. И живу я теперь здесь в любви и благости.

Конечно, можно объяснить уход из мира религиозным фанатизмом. Но мне пришлось побеседовать со многими, и не только в этом монастыре. Это в начале перестройки многие приходили в обитель только из-за куска хлеба. Затем пошли за духовным. Причем около половины монашествующих – с высшим образованием. Некоторые – с учеными степенями. Как мне пояснили: в монастырь не уходят. Сюда — приходят. Те, которые "ушли", в своем большинстве, вернутся обратно. Дорога к храму начинается не с автобусной остановки.

Нынешняя наполняемость монастырей – это как диагноз нравственного состояния государства и общества, в котором хрупкий интеллектуально-культурный слой безжалостно раздавливается катком экономической свободы. Появилась новая реальность, которую многие оказались не способны принять. Они в ней стали себя чувствовать ненужными и отверженными.

Своеобразным подтверждением этого является статистика. За последние пятнадцать лет у Русской Православной Церкви появилось около восьмисот новых монастырей и их подворий. Факт поразительный, потому что такого стремительного роста иноческих обителей никогда не было в нашей истории со времен крещения Руси.

Из разговора с послушницей Людмилой:

— Я хочу вернуться назад… Нет, не в мир… - говорит она мне. — В миру сейчас нет мира. Как и нет настоящей любви. Я хочу вернуться назад к себе. Стать человеком. Потому что до этого был процесс оскотинивания… Я стала как бочка с дегтем. И по крупинке, по чуть-чуть теперь все это оттираешь… Каждое мое плохое слово, движение, каждый плохой взгляд… Это – чернь… И все это нужно очистить.

— Вы нашли в монастыре то, что искали?

— Я пришла к Богу, и у меня душа наконец успокоилась. До этого, чтобы познать истину, я много странствовала. И только здесь получила радость от духовного. Это — мой кусочек рая.

— Но замки на кельях говорят о том, что не все так благостно?

— То, что открыто, может стать для мирских искушением. Чтобы не допустить до греха, иногда нужно оградить людей от соблазнов.

— Вы здесь лишены свободы выбора. Напрочь отрезаны от информации. Можно ли такой путь назвать самосовершенствованием?

— Я очень рада, что ограждена от телевизора, книг, газет. Нет потребности. Но по благословлению нам могут позволить читать, например, Достоевского…

— И Чехова и Толстого?

— Только Алексея Толстого. Но если есть время, то читаем мы в основном духовные книги.

— Вы действительно думаете, что в миру нельзя остаться человеком?

— У меня это не получилось. Там нельзя быть свободным. Там нельзя рассказать кому-то правду. Правда мешает человеку… Твое откровение тут же используют против тебя. Нужно подстраиваться, нужно лгать, нужно льстить… Везде нужно играть себя в какой-то роли. Я не могла больше так… И иногда доходила до внутреннего крика: как же жить дальше после этого?! И в конце я стала бояться людей и делать добро… Душа закрылась.

ДРУГИЕ РАДОСТИ

Только в христианстве допускается уход женщины из мира.

В общей сложности почти две недели я общался с монашествующими. Следовал монастырскому распорядку. Питался в трапезной. Ходил на церковные службы. И, в конце концов, мне позволили беседовать с монахинями и монахами, правда, только в том случае, если на это будет их согласие. Мне, человеку не воцерквленному, разрешили даже общение в кельях. Что тут же назвали «инцидентом из ряда вон выходящим, но благословенным».

Монахиня Иоанна из числа тех, кто на тяготы никогда не жалуется.

— Здесь совершенно другая жизнь! Другие радости, — говорит она. — Это — в миру без денег жизни нет. А у нас – есть. Во всем — незримая любовь. А как иначе? Ведь наш монастырь принимает немощь. То есть людей, которые уже никому не нужны. В миру они погибнут. И те, которые знают жизнь других обителей, удивляются этому. Там таких не берут. А наш батюшка всегда говорит: носите немощи друг друга»

Мое стереотипное представление о монахах рухнуло сразу. Могочинские иноки не являются своеобразными затворниками келий. И не могут ими являться, потому что одними молитвами сыт не будешь. Все трудоспособные – чернорабочие с утра до ночи. На сон остается около пяти часов. Свободного времени – практически нет.

Матушка Анна пояснила мне: чтобы стать монахиней нужно пройти выдержку временем и устоять перед мирскими соблазнами и искушениями. Затем следует принятие обетов: нестяжания (отказа от собственности), целомудрия (безбрачия) и послушания (абсолютного повиновения). Но перед этим есть еще две ступеньки в иерархии. Новоначальные и работающие на монастырские нужды имеют статус трудниц. Те, кто получает благославение на путь в монашество называются послушницами.

Из разговора с монахиней, недавно принявшей постриг:

— Как вас зовут? – спрашиваю.

— Валентина, – уверенно отвечает она и тут же спохватывается. — Ой! Простите. Все забываю… У меня теперь не мирское имя. Матушка Варвара, я.

Неделю я питался их скудной пищей в трапезной. Тяжко. И не потому что кормят только два раза в день. Вот характерное обеденное меню. На первое — водянистые щи. На второе — перловка. Салат из морковки. Кисловатый серый хлеб. Чай. Причем кашу, здесь, как и все остальное, маслом не «портят». Мясо — запрещенный продукт. Недопустим даже куриный бульон. Исключением является только рыба, но и она появляется в те редкие скоромные дни, которые сродни праздничным.

— Для мирских наша жизнь кажется дикой, — просветила меня матушка Анастасия, пояснив, что все у них подчинено аскетизму.

Но только аскетизм – самое легкое. Труднее всего избавляться от «внутренних грехов». Смиренность и беспрекословное послушание – норма. А послушание – не просто работа. Это – значительно большее: трезвый взгляд на самого себя во имя нравственного совершенствования.

Феофан Затворник описал этот путь новоначального так: «…он с самого вступления в обитель предает себя вседушно опытному наставнику и поставляет себя в такое состояние, как будто бы душа его не имела ни своего разума, ни своей воли. Подавив в себе чрез то самоуверенность и самоволие, вскоре избавляется от свойственной людям даровитым кичливости, приобретает небесную простоту и является совершенным в трудах и добродетелях послушничества».

Жизнь в монастыре — избавление от внутренних грехов.

Мне пришлось увидеть эту «небесную простоту» на лицах некоторых молодых послушниц. С кругами под глазами и рано появившимися морщинками. Все на виду. Следы внутреннего борения – косметикой не закрасишь. Она здесь категорически запрещена. Но только женщинами они все равно остаются, зная, что уже никогда не будет у них ни семейного счастья, ни привычной человеческой любви.

Многие не выдерживают такого испытания. Бегут из монастыря. Возвращаются в ту самую жизнь, которая до этого им казалась «исчадием зла»

Но, когда в местной администрации я спросил о выбывших, оказалось, что поселковская «текучесть» с солидным «минусом»: за последние двадцать лет численность мирского населения уменьшилась почти в пять раз. А монастырская «арифметика» с оптимистичным «плюсом»: постоянная среднегодовая прибавка — около ста человек. Игумен Иоанн уверен: «При нынешних темпах Могочино уже лет через двадцать почти полностью станет монастырским поселением».

А это значит, что не только община увеличится до четырех тысяч человек, но и уйдет в прошлое традиционное межевание среди населения. Здесь постоянно делят самих себя на категории. В начале: на коренных – не коренных. Затем, в советское время, на местных и ссыльных. Потому что в эту бывшую нарымскую глухомань массово ссылали неугодных власти людей. Сейчас новое деление: на своих и монастырских.

Примечательно, что за предыдущих три века, храма в Могочино так никогда и не было. А комендатура НКВД – была. И были гулаговские зоны вокруг. И в земле здесь лежат без всяких крестов — тысячи невинноубиенных. Издавна говорят об этих местах: «Бог создал рай, а черт – Нарымский край»

УВИДЕТЬ СВЯТОГО

Когда я проходил по одной из улиц, за заборчиком увидел сноровитого старичка, который обтесывал огромное бревно. Оказалось, это — Леонид Романович Охотин. А занимался он делом, которое по силам немногим умельцам: мастерил обласок – деревянную лодку-долбленку.

— Я жизнь красивую прожил, – сказал он мне. – Вся трудовая книжка исписана благодарностями. А в душе обидно… Мне уже семьдесят три года. Но до сих пор приходиться работать как папа Карло. Потому что пенсия – мизерная.

Он сел на бревно и узнав причину моего приезда, продолжил, обильно сдабривая свою речь междометием «ага»:

— Люди, как у нас говорят… Если бы все это было в прежние времена, то церковникам этим бороды бы враз сбрили и упрятали куда надо! Ага… Это раньше вся царская власть на попах держалась. А сейчас неграмотных нету! Людей ничем не испугаешь. Ага-а-а. Даже Богом! А мой сосед, через огород, называет их «попы-паразиты», а всех остальных прислужников – «холуями». Ага? Коренному населению монастырь ничего не дает. Нас он не спасает. Вот такое мое мнение… Ага-а-а…

Наталья Эрфорт, начальник могочинского ЗАГСа, к «церковникам» настроена тоже не благостно:

— Раньше двери на замки в селе не закрывались. Бабушка метлу поставит – значит никого нет. И ничего не воровали. Теперь давно такого нет. У нас через каждый дом живут храмовские. Много молодежи, то есть детей тех, чьи матери стали монахинями. Так некоторые из них куролесят и пьют.

Зашел в магазин за покупками и на меня тут же налетела, как стихийное бедствие, женщина, сходу начав меня «сверлить» своими вопросами, как буравчиком:

— Кто вы? Откуда? Какую партию и блок представляете?!

Продавщица громко пояснила:

— Это – наша главная коммунистка Смирнова Нина Тимофеевна.

Нина Тимофеевна, гордо вскинув голову, театрально выдержала паузу и продолжила свой «допрос». Узнав, что я живу в монастыре она меня тут же причислила к «стану врагов». При этом никак не отреагировала на мой довод о том, что другой гостиницы в Могочино попросту не существует.

Она победно всучила мне пропагандистскую газетку с торжествующим возгласом:

— Читайте!!! – и тут же перешла на религиозную тему. — Сколько глупцов едет в монастырь! Они что не могут дома молиться? Дурачки. И кто приехал? Наркоманы, да пьяницы!

— Вы атеистка?! – перекрикивая ее, спросил я. И в ту же секунду «главная коммунистка» растеряла весь свой пыл, и тихо сказала.

— У меня иконка дома есть. Молюсь. Только молитву никак не могу выучить … И муж мой, несмотря на то, что в райкоме партии работал, сто рублей на часовню дал… Но в храм я не хожу.

И дальше она меня попросила, как будто это от меня зависело:

— Ладно. Мы согласны. Делайте у нас капитализм. Только не дикий! И не монастыри стройте, а заводы!

Под впечатлением этого спектакля с необычным «антрактом» я спросил у директора сельской школы, экс-главы местной администрации Валентины Буваевой:

— Почему многие могочинцы так агрессивно настроены против монастыря?

— А вы хотите, чтобы люди по-другому относились? Здесь в основе поселка – рабочий класс, воспитанный на том, что все время хулили Церковь. Меня саму, знаете, сколько раз ругали в молодости за плохую атеистическую пропаганду! Не хочется даже вспоминать об этом… И неприятие монастыря будет продолжаться еще неизвестно как долго. Как историк по образованию скажу, что у русских всегда присутствуют две крайности: или вознести или уничтожить.

По поводу «вознести» долго ждать не пришлось. Возвращаясь в монастырь, увидел перед его воротами огромную толпу насельников. Человек пятьдесят. От этой массы отделился трудник Александр Губайдуллин:

— Ты видел когда-нибудь святого человека? – спросил он.

— Нет. Не приходилось.

— Увидишь сейчас.

— А кого ждете?

— Матушку с батюшкой.

Через два часа я вновь вышел к воротам. Толпа по-прежнему стояла в ожидании.

На дороге появился джип «Лэнд Крузер». За рулем был игумен Иоанн. Он сходу заехал во двор. Кивнул, чтобы открыли ворота гаража, который находится прямо под игуменским балкончиком. Заехал во внутрь. Но так и не вышел к ожидавшим его «духовным чадам».

— Видел? – спросил меня с восторгом Александр. – Святой человек! — я ухмыльнулся, но Александр не увидел моей реакции. Он смотрел себе под ноги и проникновенно говорил. – Я не знаю, чтобы со мной было, если бы не он. Возможно, совсем пропал бы … От него исходит удивительная доброта и любовь… Я живу только благодаря ему…

После этого случая надо было разгадывать загадку личности местного батюшки – духовника монастыря, игумена Иоанна. Но он не спешил встречаться со мной. В отличие от руководства могочинского «сельсовета», у которого всегда «день открытых дверей». Власть здесь, пусть несколько и суматошная, но действительно – народная.

ДВОЕВЛАСТИЕ

Матушка Анна в своей келье. Я жил вместе с ней в соседней комнатушке и благодарен ей за приют и доброту.

Поход в «сельсовет» был принципиально важным пунктом моей командировки. В России вскоре должно произойти судьбоносное перераспределение собственности. Государство готовится вернуть религиозным организациям то, что было отобрано после революции. Подавляющее большинство храмов и монастырей до сих пор не принадлежит Церкви. Как и земля. Все это сейчас находится в руках власти, выступающей арендодателем. А в Могочино уже почти двадцать лет существует непосредственное взаимодействие государства и Церкви, где каждая из сторон выступает полноправным субъектом.

Правда, могочинская власть обладает слабенькими управленческими ресурсами, а монастырь – «тяжеловес». По советским критериям — градообразующее предприятие. Крупнейший местный землевладелец. Получается необъективное сравнение? Но по оценкам экспертов православная Церковь, после восстановления «исторической справедливости» тоже должна стать самым мощным негосударственным собственником в России.

Сразу вспомнились слова Аллы Детлуковой. Она их сказала, специально подчеркнув, что говорит от имени власти, как глава поселения:

— У нас в Могочино Церковь фактически не отделена от государства… И, если так сложилась судьба, что Бог нам дал монастырь, то и надо жить исходя из такой реальности! Хотя многие этого не понимают. Когда в монастыре наклонилась надвратная башня, то, по жалобе населения, прилетело начальство сверху. И один из руководителей говорит: «Давайте, рушьте все!» Но он совсем жизни нашей не знает, и я ему ответила: «Пока батюшкиного благословения нет — ничего делать не буду!» А он мне: «Вы что здесь не глава?!» Нет, не понимает он ничего… У нас здесь две власти. Мы, возможно, единственный такой поселок в стране. И надо исходить из жизни. Может потому мы мирно и существуем. Не вторгаясь в сферы друг друга. Люди ведь у нас одни. И делаем мы одно дело.

Воцарится длительная пауза, когда я спрошу губернатора Томской области Виктора Кресса:

— Кому в Могочино принадлежит сегодня реальная власть?

— Монастырь там очень приличную роль играет в местной жизни…— начал он говорить, выверено подбирая слова. — Костяк общины, благодаря игумену Иоанну, создан крепкий. А это очень важно, потому что поселок — глубоко депрессивный… Честно говоря, я сам не такой уж сильно и верующий человек. По крайней мере, не крещусь на виду, как это делают некоторые. Но, считаю, что духовный стержень должен быть в каждом из нас. И именно в этом плане Церковь может серьезно помочь в его укреплении.

— На примере Томской области можно говорить о реальной отделенности Церкви от государства?

— Юридически? Да. А по жизни… Ну, какое разделение может быть в Могочино?! Точно также, как и в некоторых других маленьких селах, где есть церковь. Да что говорить, когда я сам обязал всех глав администраций содействовать строительству храмов. Мы будем помогать финансово, как помогали и в предыдущие годы. В рамках закона. И, считаю, что дело это — благое.

Из разговора с матушкой Иоанной, которая полностью рассталась с собственностью в миру, а все личные деньги отдала на нужды монастыря.

— Себя смирять и людей терпеть – самое трудное в монастырской жизни, –- говорит она. — Вначале очень многие приходили к нам не под влиянием сердца, а ради живота. Здесь ведь и угол дают, и кашу. А как послабление в городе пошло, зарплаты начали платить – они назад потянулись. Теперь больше тех, кто пришел душу спасать. В миру ведь не ведают цели жизни человеческой. Но я их за это не осуждаю.

— Матушка Иоанна, мне показалось, что сейчас в монастырь уходят не только за духовностью, но еще и за добротой…

— В основном у нас здесь те, которые жизнью выкинутые. А живем мы по заповедям Христовым. Вот если я с кем поссорюсь... У меня молитва затем не идет. У меня покоя в душе нет. И тот человек тоже мучается. Я падаю ему в колени: прости меня, говорю. Мы с ним обнимаемся. И это не наигранно. Это — потребность. Это для того, чтобы мир восстановить в своей душе. Ты же понимаешь, что тебя лукавый за язык дернул…

— Светского человека этот «ритуал» прощения застает врасплох, но, тем не менее, одна из монахинь сказала мне, что «грешницей в монастыре она меньше не стала»…

— Я и о себе точно так же скажу. Просто, чем ближе к свету, тем больше пятен видишь на своей одежде.

НЕ ВСЕМ МИРОМ

Хотя и убеждала меня Алла Детлукова, что могочинцы для нее «все одинаковые», но и она, не замечая этого, тоже «раскладывает» их по разным полочкам. Спрашиваю:

— В поселок, ради спасения, приезжают сюда не только благочестивые христиане, но и пьяницы, наркоманы. Социальная ситуация ухудшилась в селе?

— Так и наших хватает, – спокойно отвечает она. — По началу было как: что-нибудь где-то случается, кричат: церковники проклятые! Начинаешь разбираться – местные. Наркоманы к нам, конечно, приезжают… Но они тоже нормальными людьми становятся. Правда, не все… В общем я отцу Иоанну не завидую. Он поступает, исходя из христианской любви… Трудно… Посмотрю на него и думаю: насколько же мне легче! А у него – тяжелейшая… Непосильная работа! Но ни разу не было случая, чтобы он отказал селу в помощи.

— А как батюшка за детей бьется! – всплескивает руками Алла Владимировна, — У нас ведь случай был … Мы отправили ребенка в приют, в Сарафановку. Семья там такая… Другого выхода не было. Батюшка узнал… В общем, мы вынуждены были привезти назад этого ребенка. Представляете?! И он взял его под свою опеку. Причем, во многих монастырских семьях есть приемные дети. Это у них такая традиция.

Тут надо напомнить, что до революции в России не было ни детских домов, ни домов для престарелых.

Алла Детлукова только одного понять не может: почему у многих монастырских беспорядок в собственных усадьбах? Сами они поясняют: мы о душе больше думаем... А местные не верят такому объяснению. Для них этот факт — притча во языцех. Впрочем, как и другой примечательный случай, но уже имеющий непосредственное отношение к самим могочинцам…

Размашистая в этих местах Обь – лихая и разгульная. Бывало, что паводком смывало целые улицы в близлежащих селениях. В Могочино от этой беды давным-давно защитились дамбой. Но однажды она не выдержала большой воды. Из местной администрации тут же начали «кричать» по радио о срочном сборе. Побежали по поселку созывать людей. Но навстречу беде могочинцы всем миром не вышли. Остались сидеть дома. А монастырские насельники появились на дамбе уже через пятнадцать минут. Они и спасли тогда поселок от затопления. А если Могочино – это маленькая модель нынешнего состояния нашего общества?

Я задам этот вопрос во время беседы с игуменом Иоанном. И он ответит: «Так оно все и есть!»

КАК БЕЛАЯ ВОРОНА

Василий Луговских родился на Алтае в семье верующих родителей. Был самым младшим, двенадцатым ребенком. В четырнадцать лет остался без отца. После чего родной дядька забрал его к себе в Новосибирск и отдал на учебу в ПТУ. После армии он учился в вечернем техникуме и одновременно работал на заводе. Дослужился до начальника смены. Затем уволился и уехал в Черепаново «докармливать престарелую мать».

Несколько лет работал при Новосибирской епархии «с метлой и лопатой». Это был период его постепенного разрыва с мирской суетой. Затем строил храм в Черепаново. Митрополит Гедеон сказал: «Сам выстроил – сам и служить будешь!»

В монахи он был пострижен в 1988 году с именем Иоанн.

Сидим с ним в игуменской. По слухам она должна представлять из себя «роскошные апартаменты». Но вокруг длинного стола склад всего и вся. А на его краешке – рабочее место монаха Матфея. Тут же кухня. Возле стеночки – ряд посылок, которые послушницы комплектуют для отправки в тюрьмы.

С первого взгляда настоятель Иоанн выглядит человеком суровым. Но впечатление это обманчиво:

— Когда я вступил на этот путь создания духовной обители… Заплакал, – начал рассказывать он. — Я понимал что, чем больше людей, тем больше столкнешься с неблагодарностью, с предательством, с шкурническими интересами… А я должен всех ублажать, кормить, поить… Делать добро. Было — страшно. Весь груз на мне. Ответственность жуткая. Я, может, и хотел бы сейчас все бросить и уйти в уединение. Но обитель — мой крест. А, взяв крест, нужно идти путем веры и добродетели. Куда ведет этот путь? Знаю! На Голгофу.

Я попытаюсь его спросить о радостном, но он меня будто не услышит:

— Наша община всех нервирует. Там не работают — у нас работают. Там не рожают — у нас рожают. Мы — как белая ворона.

— Но может проблема в том, что вы сами не делаете шага навстречу Могочино. Они видят только то, что находится до монастырской стены?

— А какой еще нужно делать шаг? Храм — вот он. Что нам: брать плеть и загонять их сюда?! Какое я имею право делать насилие над их душой. Нельзя закрепощать свободную волю, которая дана свыше. И она нам на то дана, чтобы мы свободно к вере приходили. Невольник – не богомольник. А каждому потом за все воздастся.

Так встречают отца Иоанна

И дальше он мне говорит, пронизанные болью слова:

— По большему счету мы, вот такие, какие есть, не нужны ни власти, ни епархии. Никому. Кроме Бога.

Этому категоричному высказыванию, наверное, способствовала сложившейся в тот момент ситуация. Прокурор Молчановского района Геннадий Калюжный предъявил иск «в защиту прав и законных интересов неопределенного круга лиц» о запрете эксплуатации всех зданий монастыря. Причина – не оформление соответствующей документации.

По форме все верно. Только в течение восемнадцати лет приезжали сюда представители разных ветвей томской власти. В том числе и вышеназванный прокурор. Никаких претензий не предъявлялось. И вдруг вышло, что государство решилось наконец выставить на улицу старушек-монашек.

С Людмилой Ключаровой знакомлюсь возле монастырской стены. Ее дом напротив. Именно она уже несколько лет не дает спокойной жизни этой обители. Стена ей заслоняет солнце. Но суд не удовлетворил ее требования. Стена осталась на прежнем месте. Она стала доказывать, что вода со стены течет ей прямо в огород. Посредине дороги соорудили гребень. Теперь Людмила возмущается тем, что машины ездят возле ее калитки. А когда наклонилась надвратная башня – новый виток возмущения.

Монастырский храм.

Мы разговаривали с ней, как раз под звуки отбойного молотка. Монастырские насельники разбирали стену, чтобы укрепить ее фундамент. Людмила скажет очень решительно:

— Я борюсь за порядочность. За честность. За правду. И если бы не было этой стены — все было бы нормально. Мне все говорят, что я против церкви… А я может в два-три раза больше их верующая… Ведь когда они приехали — мы жили с ними душа в душу. У них ничего тогда не было. А сейчас посмотрите… Откуда у них это богатство?!

Самое удивительное, что Людмила Ключарова, изредка, но ходит молиться в храм, расположенный, как раз за этой самой стеной.

А перед этим у игумена Иоанна еще одна неприятность случилась. Два монаха и четыре монахини самовольно и, как заявили: «навсегда» покинули монастырь. Что недопустимо по принятым обетам. Причиной этого стало их непринятие «сатанинских российских паспортов и ИНН» Правда, иеродьякон Киприан опомнился и вернулся обратно.

После всего этого монах Матфей подошел к настоятелю Иоанну и сказал: «Батюшка, надо Устав монастырский принимать для поддержания порядка!» Игумен ответил: «Устав примем, когда совесть совсем потеряем»

А во время воскресной службы отец Иоанн встал перед всеми прихожанами на колени и попросил прощения за свои грехи. Приняв всю вину за происходящее на себя. И такое покаяние – в истинно русских традициях православия. Правда, в почти забытых традициях.

— Вы видели глаза их детей? – спросит меня продавщица магазинчика Татьяна Веселкова. – Они у них чистые. Светлые. Непорочные. Удивительные. У наших детей не такие.

Это она так выскажется о ребятне из воцерквленных семей.

Директор сельской школы Валентина Буваева тоже поделиться откровением:

— Мы начинаем перенимать приемы работы монастырской школы. Ведь у них идет подготовка учеников индивидуально. Они учат детей рассуждать и высказывать свои мысли. Учат доказывать свою позицию. Что очень сложно с педагогической точки зрения. И еще они с самого рождения приучают их к труду через игру. Церковные дети – воспитанные. И то, что они уже не в первый раз привозят Гран-При из Москвы, становясь победителями форума «Одаренные дети России» — заслуженный результат.

Правда есть одна проблема. Монастырские школьники продолжают сдавать зачеты и экзамены в государственной сельской школе. И учителя вынуждены им ставить «неправильные» пятерки, например, вот за такой ответ по природоведению: «Бог создал Землю»

Игумен Иоанн скажет по этому поводу: «Вы поймите — мы своих детей не только учим, чтобы они в Бога верили, но и в Россию» И только тогда мне станет понятно, чем он на самом деле занимается. Тем, чем не занимается государство. Создает в муках добросовестный народ для своей страны. И сам при этом пытается стать лучше.

Монахиня Анастасия учила монастырских детей, а сама при этом мучалась вопросом: «Зачем Моисей сорок лет водил свой непокорный народ по пустыне, когда там весь путь можно было пройти менее, чем за год?» И нашла мудрый ответ: «Для того, чтобы в Землю обетованную вошло только новое поколение, родившееся не в Египетском рабстве». И тут же себя спросила: «Сколько же еще лет предстоит водить нас новому Моисею?!»

ОТ КАЖДОГО ИЗ НАС

Вне мирской суеты.

Федор Достоевский, с горестью предсказавший революцию в России, утверждал, что «монастырь искони был с народом» и «от сих кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть, еще раз спасение земли русской». Религиозный философ Николай Бердяев настаивал, что монастыри в кризисе и «нужна совершенно новая форма монашества, порожденная новой духовностью».

Эти точки зрения остались в своей неизменной актуальности и сегодня. С той лишь разницей, что Церковь после советского периода начала свое возрождение фактически с чистого листа. Когда два десятка лет назад было провозглашено ее отделение от государства, то оказалось, что опыта деятельности именно в таком обособленном состоянии у нее вообще никогда не было. Точно так же, как и у власти. Ведь начиная с Петра I во главе Святейшего синода, был поставлен обер-прокурор, и Церковь низвели до уровня государственного ведомства.

И теперь в новых условиях возникают непредвиденные проблемы, которые «дипломатично» обходятся «суверенными» сторонами и обществом

Игумен Силуан.

Спрашиваю игумена Силуана  настоятеля Богородице-Алексиевского монастыря в Томске:

— У вас тоже, как и в других обителях, не оформляются трудовые отношения и не делаются пенсионные отчисления?

И он мне обстоятельно поясняет:

— Трудовых книжек не ведем. Монах есть монах.

— Но ведь есть еще послушники и трудники…

— Да, но для нас это дико, чтобы они получали в монастыре деньги. Ведь изначально мы их берем не на работу. И наше законодательство совершенно не предполагает, что человек может работать, не получая зарплаты.

— То есть исключенный из братии или ушедший по собственной воле оказывается с многолетним прочерком в жизни?

— Это не внутрицерковная проблема. Она порождена неправильным отношением светской власти к монастырям.

Выходит, что на пограничье между государством и церковью человек оказывается бесправным существом. Уйдя из мира, он не может в него вернуться, не почувствовав своей ущербности. И эта проблема еще более усугубляется, когда пришедший в монастырь поступает по заповеди Христовой: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое, и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, и следуй за Мной»

Полная неясность и по «восстановлению исторической справедливости» — передаче имущества Церкви. До сих пор нет по этому поводу внутрицерковной дискуссии. Государственные органы действуют на кабинетном уровне. Безмолвствует общество. А мы стоим уже на самом пороге судьбоносного решения.

Еду на север Красноярского края. В Енисейск. О нем говорят, как об «отце сибирских городов» и «городе – памятнике». Но при этом всегда подчеркивают главное – «православный град» В конце позапрошлого века здесь было 33 церкви и 59 часовен. И все это на несколько тысяч жителей.

Сегодня Енисейск – добродушный и очень провинциальный город. Моя долговременная попытка где-нибудь поужинать — указала на печальную реальность умереть с голоду. Но зато общение с енисейцами позволило выявить примечательный факт. Здесь почти все верующие. Кстати, Успенский храм, за исключением очень коротенького периода, был действующим и при Советской власти. А среди самых уважаемых людей здесь называют вовсе не глав города и района, а церковнослужителей.

Привратник мужского монастыря.

Но парадокс заключался в другом. При сильнейших православных традициях в центре города до сих пор – развалины громадного Богоявленского собора, в котором располагалась котельная. В удручающем состоянии Троицкая церковь. Без куполов — Иверский храм. В Спасском соборе служба идет в маленьком приделе. Рядом – кирпичные остатки Захарьевской церкви.

Здесь два монастыря и тоже – проблема на проблеме. Причем, женский самовольно отхватил у города территорию и никого туда не пускает. В собственность ему еще ничего не передали, а он уже стал государством в государстве.

Иду к самомому авторитетному среди енисейцев священнослужителю, настоятелю Успенского собора, богослову Геннадию Фасту.

Он — современный просветитель и проповедник. Именно по его инициативе в этом сибирском городе была создана одна из самых первых в стране православных гимназий. Причем, сегодня она финансируется за счет государства. И отец Геннадий считает это примером правильных взаимоотношений между сторонами. У родителей есть свободный выбор: в какую из школ отдать своего ребенка.

Разговаривать с ним удивительно легко. Он отвечает на самые сложные вопросы, не прикрываясь типичной фразой «на все воля Божья». По поводу противников «бесовских паспортов и ИНН» он отвечает изречением Соломона: «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним…»

По поводу возвращения собственности делится своими мучительными размышлениями, которые привели к следующему выводу:

— Наша Церковь должна понимать, что сейчас она стоит перед сложнейшим выбором. Как бы нам не потерять духовное лицо при решении материальных вопросов! Уже сегодня все батюшки превратились в прорабов. Это – в корне неправильно. Нужно заниматься проповедью и созиданием общины. И меня бы не смутил тот факт, если бы храмы так и не перешли бы в абсолютную собственность Церкви. Почему? Потому что ее материальная сторона создавалась тысячу лет и она по праву является достоянием всей России. У нас Православие – религия народа. И нужно исходить из этого. Я считаю, что ответственность за историческое достояние должна остаться за государством. И именно это должно быть закреплено законом.

Отец Геннадий помолчал и уверенно продолжил:

— Русь сегодня без духовного стержня. Она стыдится своей православности. Но только Россия без Церкви не выживет. Это — мое убеждение. Она без нее перестанет быть Россией. Это уже будет что-то другое. И когда сегодня говорят о поиске национальной идеи… Она – есть. Святая Русь. Национальная идея — это святость. И если мы отказываемся от нее, то мы одновременно перестаем быть и Русью. А Церковь выживет, потому что она – не человеческий институт. Она – от Бога.

Вспомнилось, как матушка Иоанна, прежде чем начать разговор в своей келье, посадила меня на табуреточку под дверную притолоку. А на ней – крест невидимый. Убедилась, что пришел я не в обличье дьявола, и тихонечко сказала сокровенное: «И в миру не все погибнут, и в монастыре не все спасутся. От каждого из нас это зависит».

http://sibirica.su/zachem-oni-uhodyat-v-monastyrss-3

......................продолжение


СКОРЫЙ ПОЕЗД... В МОНАШЕСТВО

В 1993 году известная советская актриса Ольга Гобзева приняла иноческий постриг. У многих коллег и поклонников ее таланта этот шаг вызвал удивление. Но сегодня матушка Ольга говорит, что такой шаг — это естественный итог всей ее предыдущей жизни и ничего неожиданного в нем нет.

«Моя вера родилась раньше меня»

— С такими понятиями, как Православие, молитва, я была знакома еще в детстве. Мои родители Фрол Акимович и Ксения Ивановна происходили из крестьян, родились в деревне Журавкино на границе Пензенской и Ярославской губерний, но в 1925 году после раскулачивания переехали в Москву. Они оба были глубоко верующими людьми, в папином роду был церковный староста, а по маминой линии — две монахини. Я часто видела, как папа подолгу молится, кладет поклоны. Но сама я в то время не была церковным человеком. При этом родители никогда не принуждали меня верить. Более того, были времена, когда мои родители веру скрывали, хотя все, конечно, знали, что они православные: лампадка перед образами в доме никогда не гасла.
Моя вера родилась раньше меня, она всегда была и, Бог даст, будет в моем сыне, во внуках.

— А что привело Вас в храм?
— Наверное, главные перемены произошли во мне, когда я узнала, что стану матерью. Все стало на свои места: я поняла, что без стремления к Богу, без молитвы такое важное дело, как материнство, просто немыслимо. Это время было, вероятно, самым насыщенным, самым незабываемым — я помню почти каждый день. Помню, как читала Евангелие в больнице, когда ждала ребенка: я воспринимала его совершенно иначе — каждая буква, каждое слово врезалось в меня. Это были уже 70-е годы — время воцерковления.
Именно тогда я отказалась от работы. Вплоть до того момента, пока сын Святослав не пошел в школу, я не снималась и лишь изредка, чтобы поддерживать семейный бюджет, озвучивала картины, что мне очень, кстати, нравилось. А когда мой сын подрос, мы вместе стали ходить в храм.

— Сейчас многие пытаются совмещать самореализацию с воспитанием детей. Что же Вас заставило отказаться от карьеры?
— Я подумала, что как актрису меня могут помнить и потом могут быстро забыть, а вот то, какой я была матерью, мой сын никогда не забудет, и я перед ним и перед Богом буду в ответе.

— Ваш духовный отец — протоиерей Георгий Бреев. Как Вы его встретили?
— Это случилось в начале 70-х годов. Такой был промозглый ноябрьский день, на душе было крайне тоскливо и тяжело. В семье не все складывалось благополучно, и я чувствовала, что наша жизнь идет совсем не так, как я предполагала.
И вот в таком состоянии печали и раздумий меня как будто ветром занесло в храм Иоанна Предтечи на Краснопресненской. Я туда зашла без всякого намерения. И увидела посреди храма священника. Подошла (уже не помню как), а он мне вдруг очень строго и определенно сказал: «Женщина в мужской одежде ходить не должна, особенно в храм» (я была в курточке и брюках).

— Сегодня от такого замечания девять человек из десяти развернутся и забудут дорогу в храм на ближайшие несколько лет!
— Вероятно. Но, видимо, эти слова были сказаны так, что, напротив, показались мне очень правильными и естественными. И даже обрадовали меня! Может быть, отец Георгий чувствовал: кому, что и как сказать. У меня все внутри как будто бы прожгло этими словами: как замечательно, думаю, это совершенная правда! Я извинилась и тут же ушла. Но пришла в другой раз, уже в юбке, в платочке, и опять увидела этого батюшку. И вот уже более тридцати лет он мой духовный отец.
Знаете, отец Георгий меня поразил своей простотою, но простотою какой-то необычайной, пронизанной необыкновенным благородством. Он говорил очень просто. Я впервые поняла, что такое проповедь, услышав отца Георгия. У нас много хороших священников, но проповеди отца Георгия — особенные, они открывают что-то, дают ощущение горнего мира, и все это в очень тихих, простых словах.
Я постоянно чувствую его молитвы и поддержку. Об этом говорить трудно, потому что это чрезвычайно глубокое, очень личное отношение. Но то, что отец Георгий пастырь действительно высоких духовных дарований, — не только мое мнение, это мнение, по-моему, многих людей.
Но важно сказать, что и помимо отца Георгия я узнала многих по-настоящему выдающихся пастырей. Это и владыка Сергий, митрополит Воронежский и Борисоглебский, у которого я уже много лет на послушании. Он тоже чрезвычайно прост в обращении, в словах, а это особый дар духовный. На самом деле я никогда специально не искала таких встреч, но на моем пути попадались необыкновенные люди. Например, совершенно удивительный владыка — митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим, в его воскресной школе я преподавала. Бывало, когда он проходил, совсем маленькие дети кричали: «Ангелы, ангелы за владыкой ходят!» Или отец Василий (Вахромеев), брат митрополита Минского и Слуцкого Филарета. Я прекрасно помню, как еще в середине 80-х он выходил на амвон, становился на колени и молился. И люди там рыдали — пол был мокрым от слез…

Ольга Гобзева с сыном Святославом. 1977 г.

— Были ли какие-то книги, которые вас особенно вдохновляли?
— Еще в молодости я прочла Симеона Нового Богослова. Я тогда еще была актрисой, но его книгами была ошеломлена: Боже мой! И это написано словами — то, что, как мне казалось, словами описать нельзя!
Или «Откровенные рассказы странника…», о которых много всякого говорили и говорят… Я их прочитала очень давно, еще в молодости.

— Неужели такую литературу тогда было легко достать?
— Конечно. Можно было пойти в Ленинку и найти. Кто ищет — тот находит.

—В 90-е годы люди ринулись креститься, и это еще понятно, но Вы же приняли постриг...
— Приход в монашество был, конечно, некоторым образом неожиданным и для меня самой, и для моего окружения, и для близких людей. По словам отца Георгия, в монастырь Господь приводит за руку, и другого пути нет. И действительно, получилось так.
В Воронеже на конференции, посвященной тюремной миссии, я встретила батюшку и матушку из Ивановского Свято-Введенского женского монастыря, они пригласили меня поговеть в обитель — это был канун Великого поста. Когда я гостила в монастыре, приехал владыка Амвросий, архиепископ Иваново-Вознесенский и Кинешемский. Это удивительный человек — как будто из другого времени, из XIX века. Прибыв в монастырь, он вошел в приемную, где я стояла вместе с другими — в основном там были послушницы, подошел ко мне, надел на меня платочек, подвязанный под брови, с подворотом, и дал четки. Вероятно, этому предшествовали какие-то разговоры, и владыка наверняка знал обо мне, но в моих глазах все происходящее было похоже на сказку. Это произошло в среду первой недели поста, а уже в воскресенье, в праздник Торжества Православия, мне принесли кулек с монашеской одеждой и поставили меня рядом с другой послушницей, Валей. Владыка в тот же день совершил над нами постриг. Тогда свершилось во мне что-то чудесное: ощущение полного умирания и воскрешения. Может быть, это слишком откровенные слова, но так оно и было.

— Вы чувствуете, что не ошиблись, увидев в монашестве свое призвание?
— Вы знаете, это было внутреннее решение, а точнее, согласие с тем, что происходило. Словно я села в скорый поезд, конечная остановка которого — монашество. И он не останавливается ни на каких промежуточных станциях, он скорый. Монашество, если в нем твое призвание, — это что-то неотвратимое. Оно приближается к тебе, но если ты не выстрадал до или после, то ничего не выйдет. Оказалось, надо иссушить свое сердце от слез до самой капельки…

— А как отреагировал на Ваш постриг сын?
— Он обрадовался, даже сказал что-то вроде: «Классная мама!», увидев меня в подряснике. Ему было тогда семнадцать лет. У нас прекрасные отношения, и всегда были прекрасные. Сын работает в РИА «Новости», женат, растит дочку.

— Мне приходилось слышать, что для мужчин монашество все-таки намного более естественно, чем для женщин. Они — хранительницы очага, и на это настроены. Что Вы думаете по этому поводу?
— Я этого не ощущаю. Монашество является ангельским состоянием — ни мужеским, ни женским. Это совсем другое… Нет ни женского, ни мужского монашества, есть состояние души, которое совсем по-другому созидает все вокруг себя.
Посмотрите на Сретенский монастырь — это же оазис. Он стоит в центре Москвы на Лубянке, среди машин, шума и копоти… А я зашла внутрь и подумала, что я в раю. Там создана совершенно особая атмосфера: ни одна женская бережная рука не создала бы такого уюта, какой создала рука монаха.
А вообще, наверное, понять до конца, что такое монах, может только монах.

«Не надо бояться, когда тебя гонят»

— Как бывшие коллеги восприняли Ваш постриг?
— Когда я только стала инокиней, мои сверстники-артисты сказали: «Это ее новая роль». Даже многие люди из церковной среды вознегодовали на меня: как, из артисток?! Может быть, и я совершала какие-то неправильные поступки... Как бы то ни было, в искренность этого шага просто не поверили, он их, видимо, просто раздражал. Лишь отец Георгий не только никак не осуждал, но и поддерживал меня. И еще владыка Сергий. В 1994 году, когда он меня пригласил в Отдел по благотворительности и социальному служению Московского Патриархата, я, стесняясь и заикаясь, сказала, что я в прошлом актриса, а он ответил: «Матушка! Это прекрасно! Это духовная профессия».
Я очень рада этому периоду испытаний. Хотя даже когда сейчас вспоминаю, мурашки бегут по спине — это было страшно! Но как я благодарна, что это со мной произошло.
И вообще не надо бояться, когда тебя гонят. Это трудно пережить, но это нужно пережить. Иначе какой ты монах? Иначе какой ты священник, если ты это не выстрадал, если из тебя по капельке вся кровь дурная не вышла и ты не просил: «Господи, наполни меня, наполни меня, пустого, заново»? Так что те скорби, которые я претерпела в начала иноческого пути, — это мое богатство.

— А как вообще в кругу Ваших коллег по актерскому цеху относились к вере?
— Среди актеров очень много верующих, иной раз даже неосознанно верующих, потому что главное качество актеров — «быть как дети». Это даже специально преподается в театральных вузах. Такое непосредственное, детское восприятие мира очень близко к христианскому мироощущению. Актеры — совершенно замечательный народ. Среди режиссеров могут быть и атеисты, потому что в их среде нередко встречается некая гордость ума, а ее с верой трудновато соединить.
Тогда многие сопереживали мне, например Ренита Андреевна и Юрий Валентинович Григорьевы — мои друзья, глубоко верующие люди. Оба, кстати, кинорежиссеры, но вот их упрекать в гордыне язык не повернется. Мы с ними познакомились в конце 80-х на съемках фильма «Мальчики» по роману Достоевского «Братья Карамазовы». У них был очень интересный духовный отец, который сам был духовным чадом оптинского старца Нектария и даже принял его имя в схиме. Это иеросхимонах Нектарий (Овчинников) из Ельца. Не так давно Ренита сняла о нем документальный фильм «Отче».

— Это единственные люди искусства, которые разделяли Ваши убеждения?
— Нет, далеко не единственные. Вообще, в советское время об этом не принято было говорить. Но по духу, я уверена, были верующими мои партнеры Олег Иванович Борисов, Николай Дмитриевич Мордвинов, Никита Сергеевич Михалков. Меня окружали многие верующие и совестливые люди.

— Почему не принято было говорить о вере?
— Это ведь самые глубины человеческой души. Вспомните Пушкина: он тщательно скрывал свою веру от грубости окружающего мира. А сейчас модно об этом рассказывать, но, может быть, потому, что вера часто становится поверхностной. Я же тогда просто догадывалась по каким-то деталям, кто верующий человек. Например, Анатолий Ромашин мне как-то рассказывал, что они с Никитой Михалковым, тогда еще молодые, ехали в поезде, и с ними ехал священник. Он поведал о своем деревенском приходе, о том, что там почти нет прихожан. Никита как бы между прочим узнал у него адрес, сказав, что, возможно, заедет. А сам на ближайшей станции отослал весь свой гонорар по этому адресу.
Или режиссер Артур Войтецкий — может, он и не был церковным человеком, но верующим был точно. Чего стоят названия его картин, снятых по мотивам Чехова: «Господи, прости нас грешных», «Архиерей».

Времена и перемены

— Вы начали свое монашеское служение в 90-е годы. Какие у Вас воспоминание о том времени?
— В начале 90-х годов появилась какая-то агрессия в людях. Ходить по Москве в монашеской одежде было еще очень непросто — реагировали очень остро. В меня плевали, однажды даже пытались выкинуть из машины на ходу, хотя можно подумать: ну кому я была нужна?! Один мужчина на улице в 1993 году нацелился сбить меня плечом, но я тихонечко уклонилась. Было тяжело.
Я тогда спросила: можно я надену, как многие матушки, светскую одежду? Ну надень — был ответ. Но когда я надела платочек, то поняла, что я не могу так: у меня нет защиты. Апостольник — это же покров, почти Покров Божьей Матери. Он ведь и пошит и сделан наподобие покрова, который носили Богородица, жены-мироносицы, следовавшие за Христом. Как же его снять?

— Но теперь, в 2000-е годы, у народа другое отношение к Церкви?
— Не знаю. Мне все же кажется, что у нас мало действительно верующих людей. Не произошло воцерковления, потому что даже ходить в церковь, оказывается, еще не значит воцерковиться. Ведь можно бывать каждое воскресенье на Литургии, но продолжать не любить ближнего. Я получаю много вопросов на «Народном радио», где выполняю послушание — веду программу «Русское слово». Какая иногда ругань бывает от православных людей! Даже само слово «православный» — его истрепали.

— Разве сейчас не самое благодатное для Церкви время? Все можно, все открыто, государство поддерживает...
— Церковь все-таки живет по своим законам. Например, известно, что иерархи, прожившие большую часть своей зрелой, так скажем, творческой жизни в лагерях, никогда не говорят плохо об этом страшном периоде. Наоборот, очень многие духовно зрелые и сильные люди вспоминали, что это был такой их необычайный духовный взлет. 1960-е годы были очень тяжелыми для Церкви, позже хоть и стало полегче, но препятствия все равно существовали. Но дело в том, что на вере это никак не отражалось. Даже наоборот: вера была действительно глубокая чистая, крепкая.
А свобода может быть «ловушкой для Золушки». Церковь должна жить своей жизнью, очень аскетичной, очень сосредоточенной, и свои задачи должна выполнять очень тщательно, ответственно. Надо служить Церкви всем своим существом.
Должна быть всегда готовность бороться с грехом, который в тебе гнездится и готов выскочить каким угодно боком, подбить на какую угодно провокацию. Вот здесь трагедия, вот здесь ристалище. Что беспокоиться о Церкви, если сам Христос — ее глава? Церковь должна продолжать свой путь, который ей указал Христос. Наверное, она должна каждую победу, даже маленькую чуточку победы выстрадать. Никогда ничего не бывает бесплатно, на блюдечке, ни в какие времена.

— Но все же сдвинулось что-то в лучшую сторону?
— Наше время по-своему совершенно замечательное. Есть возможность открыто говорить об очень глубоких вещах. Конечно, не факт, что эти слова всегда будут глубоко восприняты, но слово никогда не пропадает втуне.
Мне очень нравится, как говорит сейчас Святейший Патриарх Кирилл, какие акценты он ставит. Это мудрейший человек. Верю, что ему удастся очень многое изменить к лучшему.
Да многое ведь уже происходит. Меня, например, очень порадовал масштаб, с которым прошел последний православный кинофестиваль «Лучезарный ангел». Ведь раньше он проводился чуть ли не полулегально. А в этот раз присутствовал и сам Святейший, и супруга президента...

— Вы видели фильм, который получил первый приз на этом фестивале?
Да, это картина Владимира Хотиненко «Поп». Действительно чудесный фильм. Наконец у нас появился главный герой, которого российский кинематограф никак не мог найти! И этот герой — священник. Как это приятно! А в другом фильме, тоже очень хорошем — «Скоро весна» Веры Сторожевой, — появилась героиня. Она — послушница. Видите, время расставило свои акценты.
Есть герои в кино, есть герои в жизни, положившие душу свою за Православную веру. И это показал своей смертью священник Даниил Сысоев. Он знал, на что идет, и пострадал, но это не поражение. Так что Церковь жива, она такая же, какой и была сначала.

Инокиня Ольга (Гобзева) родилась в Москве в 1943 году. Сестры ее бабушки были монахинями, в роду были и церковные старосты.
Окончила ВГИК (1966 год, мастерская Б. А. Бабочкина). В 1966–1990 годах — актриса Театра-студии киноактера. В кино начала сниматься еще и студенткой: в 1962 году сыграла главную роль в криминальной драме Андрея Смирнова и Бориса Яшина «Эй, кто-нибудь!» по мотивам одноименной новеллы Уильяма Сарояна.
Среди самых заметных ее работ — роли в лирической драме Петра Тодоровского «Фокусник», сатирической комедии Виктора Титова «Ехали в трамвае Ильф и Петров», экранизации Тургенева «Гамлет Щигровского уезда» режиссера Валерия Рубинчика, экранизации Достоевского «Мальчики». Последний раз снялась в кино в 1992 году, сыграв роль монахини в фильме Артура Войтецкого «Господи, прости нас грешных» вместе с Богданом Ступкой.
С 1993 года жила в монастыре. За неделю до своего 50-летия приняла иноческий постриг в Свято-Введенском монастыре города Иванова.
Вела уроки этики и этикета в гимназии и воскресной школе, читала курс «Русская духовная классическая поэзия». Сейчас живет в Москве. Несет послушание при Отделе по церковной благотворительности и социальному служению Московского Патриархата у митрополита Воронежского и Борисоглебского Сергия (начальница Патронажной службы). Основная ее забота — одинокие старики, ветераны кино и театра, инвалиды.

по материалам прав.журнала "Фома"
Фото Владимира Ештокина и из архива инокини Ольги (Гобзевой)

////////////////////////продолжение....

О жизни и своем уходе в монастырь. Нина (Крыгина)

Одни приходят в монастырь жить, а другие – спасаться

Беседа с настоятельницей Русского Горненского женского монастыря на Святой Земле игуменией Георгией (Щукиной)

Игумения Георгия в монастырском саду

– Матушка Георгия, в день нашей с вами беседы Игуменией Горненской обители является Сама Пресвятая Богородица, а вы считаетесь наместницей и сидите на обыкновенном стуле рядом с чудотворной иконой «Благовещение Пресвятой Богородицы». С каким событием и традицией это связано?

– В нашем монастыре мы ежегодно отмечаем великий и радостный праздник Целование, или Встреча Божией Матери и праведной Елисаветы. Он приносит всем нашим сестрам бесконечную радость, потому что с этим праздником к нам приходит Сама Матерь Божия. Наша обитель расположена на той самой земле, где жили праведные Захария и Елисавета – родители Иоанна Крестителя. Вот и основал в 1871 году нашу обитель архимандрит Антонин (Капустин) на месте посещения Пресвятой Богородицы Ее родственницы – праведной Елисаветы. Сюда, «во град Иудин», или Горний, пришла после архангельского благовестия из Назарета Сама Пречистая. Она поделилась со Своей близкой родственницей возвещенной Ей небесной тайной о грядущем рождении Богомладенца. Матерь Божия прожила у нас, в Горней стране, три месяца.

В день праздника все мы с букетиками встречаем Пресвятую Богородицу у святого источника, куда Она ходила с праведной Елисаветой за водичкой. Устилаем дорожку от источника к нашему Казанскому храму травкой и цветами.

Празднество совершается у нас обычно в шестой день по Благовещении. А в этом году Благовещение выпало на Светлую седмицу, поэтому праздник Целования мы перенесли на субботу 10 апреля. Из Троицкого собора Русской духовной миссии в Иерусалиме к нам принесли чудотворную икону «Благовещение Пресвятой Богородицы». С крестным ходом и под звон колоколов мы все пошли в наш монастырь. Этот крестный ход символизирует путешествие Божией Матери из Назарета в Горний град. Накануне сестры украсили живыми цветами иконы и собрали цветочные ковры вокруг храма в честь Казанской иконы Божией Матери.

Мое игуменское место из храма вынесли, а для меня приготовили самый обыкновенный стульчик. И вот Матерь Божия стоит у нас в храме все три месяца в очень красивом розовом одеянии, до пола. В Светлую седмицу мы покрыли икону розовым одеянием, а не голубым, как обычно. Сестры искусно сшили его наподобие монашеской мантии. Икона будет пребывать у нас в продолжение трех месяцев – до праздника Рождества Иоанна Предтечи.

Все это время Божия Матерь – Игумения нашего монастыря. У Нее все сначала берут благословение, а потом уже ко мне, грешной, подходят. Мы все ощущаем такое чувство, будто Сама Пречистая стоит здесь среди нас. Я нахожусь рядом и все время прошу:

– Матерь Божия, помоги! И сестрам на послушании, и тем, у кого слабое здоровье. А кого и вразуми…

И многочисленных паломников надо утешить. И Матерь Божия нам всем очень помогает.

– Матушка, еще в школьном возрасте в послевоенном Ленинграде вы любили читать и петь акафисты Божией Матери. А недавно паломникам из Санкт-Петербурга вы рассказывали о том, как, будучи девочкой-подростком, вы пережили в годы Великой Отечественной войны блокаду в городе на Неве. Что это за история о том, как ваша мама посчитала вас умершей, а врачи отправили вас, всю обмороженную и без сознания, в мертвецкую города Орехово-Зуево?

– В моей памяти сохранилось все пережитое в блокадном Ленинграде. В военные годы всем людям было там голодно и холодно. Мне шел всего 11-й год, когда в 1942 году эвакуировали нашу семью. Мой родной папа пропал без вести. После моего рождения мама долго и безуспешно его разыскивала, а в 1936 году вторично вышла замуж. Отчим работал в Эрмитаже и во время блокады скончался от болезни. Мама тоже была очень ослабленной, и все окружающие считали ее безнадежной. Однажды к нам домой пришла ее близкая знакомая и незаметно забрала с собой лежавшие на комоде наши продуктовые карточки. Все четыре продовольственные карточки исчезли, и осталась на всех одна «детская», по которой мы получали на день 125 граммов хлеба.

В семье я была старшей дочерью. Младшая сестра Лидочка сейчас живет в Санкт-Петербурге, а Ниночка умерла. Нам с Божией помощью удалось перейти Ладожское озеро, а потом всех нас, очень ослабленных, посадили в старые вагоны, и мы отправились в путь. На каждой железнодорожной станции вагоны посещали врачи или санитары, чтобы отнести на носилках в медпункты очень слабых или почти безнадежных людей для оказания им хоть какой-то помощи. Забирали и тела скончавшихся в дороге блокадников. В числе их оказались и я с сестричкой Ниночкой. Это случилось в Орехово-Зуеве, под Москвой. По рассказам мамы, мы, девочки, лежали без движения, а наши тела были сильно обморожены. Я была без сознания и, конечно, ничего не помнила. Нас, двух сестричек, медики положили на одни носилки. Мама сдала им нас как покойниц, потому что не могла нас дальше везти. Так я оказалась в мертвецкой, а вот как меня оттуда вызволили, ничего этого не помню. Как я пришла в сознание и как врачи определили, что я жива, – не могу знать. Может, я зашевелилась или что…

Сестричка Ниночка не выжила, и ее похоронили в братской могиле в Орехове-Зуеве. Я же очнулась в больнице, где провела около трех месяцев. У меня были отморожены руки и ноги, но Господь устроил так, что руки отошли, а вот на правой ноге хирурги пальчики ампутировали. Сначала ездила в коляске, а потом стала понемножку ходить. Все мои мысли в больнице были только о маме: жива ли и где она? Я так хотела к ней.

– И что-то вам удалось узнать о ее дальнейшей судьбе? Если да, то когда это произошло?

– В больнице я не имела представления, где в 1942–1943 годах находилась мама. А уже после встречи с ней узнала, что она с сестричкой Лидочкой эвакуировалась в Краснодарский край, на Кубань, где их тоже поместили в больницу, потому что они были очень ослабленными.

Везде – воля и промысл Божий, и это над собой я всегда чувствовала. Вспоминаю, как однажды приходит в наше отделение главврач и говорит, что завтра выписывают сорок человек из числа блокадников. Я тут же начала плакать. Вся в тревоге: куда же меня отправят? Я ведь к маме хочу, а где она – никому неизвестно. И вдруг тем же вечером на имя главврача приходит мамино письмо, где она спрашивает, жива ли девочка Валя Щукина. Я от крещения звалась Валей. В случае положительного ответа мама просила отправить дочку по указанному на конверте адресу. А в нем что-то было напутано. Повезли меня сначала в Тихорецк, а потом – в Краснодар. Ночевать в Тихорецке мне пришлось в детской комнате, а в Краснодаре не знали, как поступить со мной и даже хотели отправить в детский дом.

Меня, блокадного ребенка, по дороге все везде жалели, а некоторые даже плакали, когда видели, что я хромаю. Ведь нога была в бинтах и еще болела. Незнакомые люди вручали мне краюху хлеба. На дворе уже летнее солнце, а на моей головке – зимняя шапка, а на левой ножке – валенок. Господь послал одну женщину, которая согласилась помочь мне, худой и тоненькой как тростинка девочке, найти ту станицу, где остановилась мама. Можно долго рассказывать, как я ее две недели искала и, наконец, все-таки нашла. Это была очень трогательная и радостная встреча.

Однако радость вскоре сменилась у нас печалью и горем. В те места, где мы с мамой жили, вторглись фашистские войска, и мы на Кубани в одночасье оказались в оккупации и прятались с мамой в подвале. Когда вражья сила отступила, началась эпидемия сыпного тифа. Эта страшная болезнь сразила и нашу маму, а ей-то было всего 35 лет. На Кубани она и похоронена, а мы, оставшись вдвоем с сестричкой Лидочкой, осиротели. Нам удалось найти одну нашу тетушку, которая эвакуировалась из Валдая в Кировскую область. Некоторое время мы пожили с тетушкой на маминой родине – на Валдае. А жить-то на самом деле там негде было. Пришлось нашей тетушке сдать нас с Лидочкой в детский дом. Здесь нам помогли найти других наших родственников – трех тетушек, живших в Ленинграде. В то время мне уже шел 14-й год. Вот мы и прибыли с сестричкой в Ленинград к маминой родной сестре – Матрене Степановне или «тете Моте», как мы тогда называли с Лидочкой эту нашу тетушку. Она нас приютила, и мы у нее жили.

– После этих событий прошел примерно год и вы уже определили свой путь – решили посвятить себя монашеству. Кто тогда повлиял на вас в выборе этого пути?

– Монашеский путь спасения я избрала еще в подростковом возрасте. Господь привел меня к этому выбору, когда мне шел 15-й год. Все наши родственники, особенно все мои семь тетушек, были верующими людьми. Помимо сестер у мамы были еще и два брата. Конечно, все мы жили в непростое время: за веру в Бога власти преследовали. Наша большая семья вся была верующей. Некоторые из моих тетушек тоже имели желание стать монахинями, но в монастырь им мешали уйти то революция, то война, то какие-то другие непредвиденные события. Моя тетушка Матрена имела дома Библию, Евангелие, Псалтирь и другие книги. К ней по воскресным дням после литургии приходили ее подружки. А в послевоенные годы люди жили скромно, пили чаек с хлебушком и икоркой, правда, кабачковой. Взрослые собирались и просили меня:

– Валя, почитай, почитай нам. Сегодня, такой-то праздник…

Тетушка помимо Библии имела и несколько книг «Жития святых» святителя Димитрия Ростовского. Вот я потихонечку и читала вслух жития и другие духовные книги. Тетушка была очень осторожной, поэтому старалась все делать так, чтобы никто из соседей и посторонних не видел и не знал, что у нее имеются церковные книги. В те сложные времена нельзя было дома не только иметь что-то святое, но и даже в храмы ходить. Все преследовалось.

Валя Щукина в 1948 г. 16 лет

Я же посещала городские храмы и сейчас с благодарностью вспоминаю всех священников, которые в те годы нас духовно окормляли. Любила ходить в Никольский, Казанский, Владимирский храмы, особенно – к Владимирской иконе Божией Матери. В какой церкви читали акафисты, я туда и старалась ходить. Батюшки как-то меня все знали, хотя я была еще совсем молоденькой. Имела какие-то голосенок и слух, поэтому они меня звали петь акафист в том или ином храме. Вот я и пела акафисты.

В 1948 году в городе открылась духовная семинария, там оказалась чтимая икона Божией Матери «Знамение». По средам здесь всегда читался акафист, поэтому я туда тоже любила ходить. В семинарии замечательные проповеди произносил отец Александр Осипов. Да и во всех других храмах мне было очень хорошо. Вот и папа нынешнего нашего Святейшего Патриарха Кирилла – отец Михаил Гундяев – был прекрасным проповедником. Такие он говорил проповеди, что заслушаешься. Помню еще и отца Александра Медведского, отца Василия Ермакова и некоторых других. Их проповеди сильно действовали не только на мою душу.

Вспоминаю, как пришла я в семинарию на праздник Рождества Христова. После Божественной литургии отец Александр Осипов произнес запоминающуюся мне проповедь:

– Братья и сестры, какой сегодня у нас великий и радостный праздник! Господь Сам воплотился и пришел на землю. Он родился в Вифлееме и лежал в убогих яслях. А кто его согревал своим дыханием? Животные, овечечки. Для Матери Божией не нашлось даже места в гостинице. А волхвы принесли Богомладенцу свои дары. А что мы с вами принесем нашему Господу?..

Вот стою я в храме думаю: «Господи, а что же я Тебе принесу? Я – такой грешный человек. У меня ничего нет доброго. Боженька, я саму себя Тебе принесу. Это и будет мой подарок. Господи, возьми меня в жертву».

Многие мои подружки нашли себе спутников жизни из числа ребят, обучавшихся в семинарии, вышли замуж. А я стояла у икон и молилась:

– Боженька, мне ничего не надо. Я очень хочу в монастырь…

Мой выбор я сделала после проникновенных проповедей наших батюшек, которых я слышала в храмах. Конечно, надо иметь призвание к монашеской жизни и знать цель, зачем и ради чего человек идет в монастырь. А идет он ради спасения своей души и ради спасения будущей жизни. Здесь, на этой земле, все пройдет – и радости, и скорби, и горе. А там, на небесах, будешь жить вечно. Что заработаешь, то там и получишь. Поэтому у меня тогда и возгорелась душа:

– Господи, возлюбила я Тебя! Хочу к Тебе, Боженька, возьми меня в монастырь!

А монастырей-то в послевоенные годы в нашей стране никаких и не было. И только потом я узнала об одном из них – Пюхтицком, что в Эстонии. Произошло это после приезда в наш город игумении Рафаилы из Пюхтиц. В Казанском и Владимирском соборах меня знали многие матушки. Им было ведомо и мое сокровенное желание. И вот однажды алтарницы мне с радостью сообщили:

– Валя, приехала игуменья Рафаила из Пюхтиц. Вот ты поклонись ей в ножки, поговори с ней со смирением и попросись к ней в монастырь.

Несколько позже я узнала, что матушки-алтарницы уже до меня встречались с игуменией и даже хлопотали за меня. Матушка Рафаила задала мне несколько вопросов, расспросила о жизни, и я ей все о себе рассказала. Она, конечно, стала мне говорить, что Пюхтицкий монастырь – святое место, вырос он по благословению Иоанна Кронштадтского, но в нем очень тяжелые послушания, сестер мало, поэтому мне придется выполнять любую, даже непосильную работу: косить, бороновать, колоть и пилить дрова, трудиться на скотном дворе…

Меня это не пугало, и я говорю в ответ:

– Матушка, все буду делать за святое послушание. Возьмите меня в монастырь.

Разговор наш закончился тем, что матушка Рафаила посоветовала мне взять на работе расчет и приехать в монастырь. Окрыленная, я пришла домой и все сразу же выложила в беседе тетушке Моте, которая не одобрила мой уход в монастырь:

– Ты же еще совсем слабенькая и почти ребенок. Кто ж будет за мной на старости лет присматривать, кто будет помогать Лидочке на ноги становиться? Вот станешь взрослее, окрепнешь, тогда и поговорим. В монастыре же, ты знаешь, надо трудиться и выполнять всякие, даже нелюбимые работы.

– А до поступления в монастырь у вас уже был какой-то опыт работы или вы еще учились где-то?

– В то трудное время школу я не успела окончить. Конечно, не было у меня и высшего образования. Но у меня тогда уже было любимое дело. До монастыря я недолго потрудилась в Центральном историческом архиве, куда меня устроили реставратором. Эта профессия мне, конечно, нравилась, потому что она была по моим силам, и у меня на рабочем месте все получалось. А до архива я некоторое время работала помощницей в одной столовой. Правда, я там недолго трудилась и даже не была официально оформлена, потому что не достигла совершеннолетнего возраста. Выполняла всякие поручения на кухне и на раздаче стояла. А приготовленной пищи всем тогда не хватало. Но мне разрешали не только самой поесть, но и даже кое-что из еды домой принести. Признаюсь, старшая на раздаче заставляла меня на каждой порции недовешивать – до тридцати граммов. А мне это было в тягость. Я сознавала, что это совершалось в столовой неправильно, и быстро ее покинула.

– Значит, ваша верующая тетушка Матрена, которая просила вас читать ей духовные книги, и слушать не хотела о вашем поступлении в монастырь?

– Да, сначала она протестовала, а потом все-таки благословила на монашеский путь. Помню, как после акафиста перед иконой Божией Матери «Скоропослушница» я слезно просила, чтобы все устроилось в моей дальнейшей судьбе. Молитвенно просила Божию Матерь исполнить мое желание и смягчить сердце тетушки Матрены. В слезах тогда рассказала обо всем настоятелю храма на Охте отцу Николаю Фомичеву, который тоже меня благословил идти в монастырь. Зная о моем желании, батюшки отец Борис, отец Михаил, отец Филофей посоветовали мне поехать в Вырицу к старцу Серафиму, чтобы через него узнать волю Божию.

– И какие сохранились у вас воспоминания от встречи с преподобным Серафимом Вырицким?

– К нему Господь сподобил меня попасть два раза – в 1948-м и в начале 1949 года, незадолго до его кончины. В первый мой приезд около его домика, помню, собралось свыше двадцати человек, желавших попасть к батюшке. В ожидании все мирно сидели на травке, кто читал, а кто писал. А он уже был тогда очень слабенький и никого не принимал. Поэтому все писали ему записочки, и его келейница – матушка Серафима относила все эти послания с разными просьбами в его келью.

Я молилась и терпеливо ожидала своей очереди. Думала, о чем бы таком написать батюшке. Неожиданно и ко мне подошла матушка Серафима и спросила, почему я приехала к батюшке. Про монастырь я побоялась ей сказать и только промолвила, что имею к нему один серьезный вопрос. Матушка напомнила и мне, о чем говорила всем людям: батюшка никого не принимает – и ушла. Но она доложила обо мне, и батюшка сразу решил меня принять.

Ведет меня к нему матушка-келейница, а люди вдруг стали роптать, почему же это их не принимают? Мол, некоторые даже раньше меня приехали и еще с вечера ждут, а другие во второй раз добиваются с ним встречи. Ожидавшие люди стали роптать, а одна женщина напомнила матушке, что она даже ночевала здесь.

Когда я перекрестилась и робко вошла в келью, то увидела батюшку, лежащего в кроватке – такого всего беленького и светленького. Опустилась перед ним на колени, расплакалась, даже никаких слов не могла выговорить. Попросила его помолиться. Батюшка меня погладил по головке, успокоил, а потом попросил о себе рассказать. Я выполнила его просьбу. О монастыре – даже слова не упомянула. А когда замолкла, батюшка Серафим обратился ко мне:

– А что еще скажешь, деточка?

Тогда я уже вымолвила со слезами, что имею сильное желание поступить в монастырь. Мне тогда показалось, что батюшка как-то сразу оживился и поддержал мое решение:

– Твой путь, деточка, – сюда. Вот он – твой монастырь! – и показал рукой на висящую на стене фотографию. – Матерь Божия тебя избрала. С Богом гряди!

Даже место моего послушания предсказал – Пюхтицу. На черно-белой фотографии был запечатлен собор. Я взглянула на фото и тут же на глазах выступили слезы радости. Успела ему сказать, что моя тетушка и слышать не желает о моем поступлении в монастырь. Батюшка посоветовал, чтобы тетя Мотя приехала к нему, и он с ней поговорит по душам.

Тетушка отреагировала на это предложение отказом. А меня категорически обещала никуда не отпускать и даже милицией пригрозила.

– Нет и нет! – возражала она. – Я тебя из детдома вызволила, а ты… Сначала вот меня похорони, а потом и пойдешь в монастырь. Иначе я тебя никуда не пущу.

Меня сначала не хотели отпускать и с работы. Ведь в те времена надо было причину увольнения указывать и даже сообщать, куда уезжаешь из города или на какую новую работу переходишь или начинаешь где учиться.

Во второй раз я коротко посетила батюшку Серафима. Попросила его благословения на уход в монастырь и моей двоюродной сестры Нины. Ее мама Евдокия в конце 1948 года трагически погибла в Ленинграде, когда возвращалась после всенощной из Преображенского собора. Трамвай, в котором она добиралась домой, неожиданно загорелся и все пассажиры в панике выпрыгивали из него на ходу. Нинина мама разбилась об асфальт и врачи не смогли спасти ее.

Батюшка благословил нас обеих уйти в монастырь. А я опять напомнила ему о своей ситуации и о том, что тетушка Матрена никак не хочет меня отпускать.

Батюшка Серафим опять сказал мне заплаканной, чтобы моя тетушка обязательно приехала к нему на беседу.

Возвращаюсь домой к тете Моте и плачу, а она, глядя на меня, все поняла. Тоже расплакалась, но все-таки в тот раз уже решила поехать к старцу.

И вот свершилась милость Божия: приехала моя тетя от отца Серафима совсем другой – смягчилась. Конечно, плакала, но уже смирилась с моим решением и тоже благословила меня в монастырь:

– Что ж, воле Божьей не стану противиться. Если батюшка Серафим тебя благословил, то собирайся, Валя…

– Вы упомянули, что вам трудно было уволиться с работы в архиве. Однако вы оставили все-таки это учреждение?

– Из архива мне было трудно и сложно уйти, однако потом я все-таки покинула свое рабочее место. Когда я подала заявление об уходе с работы и сообщила о выезде из Ленинграда, меня ни в какую не хотели отпускать. Основной причиной было несогласие моей тетушки. Она успела доложить моему начальству, что я собираюсь в монастырь и просила не давать мне расчет. Потом мне пришлось даже немножко поюродствовать. Но Господь так устроил, что директор архива куда-то уехал на три дня в командировку и остался его заместитель. И вот в это время, считаю, свершилось чудо. Я стала просить другую свою тетушку Ирину, которая не противилась моему уходу в монастырь:

– Дорогая тетя Ира, помоги. Надо поехать со мной в архив и доказать руководству и всем сотрудникам, что я не ухожу ни в какой монастырь, а еду ухаживать за престарелой и очень больной бабушкой, которая просила за собой смотреть.

Да, пришлось даже идти обманным путем. Ну вот, приехали мы утром в архив, а там собрались все сотрудники и стали меня спрашивать:

– Куда ты, Валя, собираешься ехать? В монастырь? Тетушка твоя побывала у нас и рассказала об этом.

А я напустила на себя даже такое юродство:

Монахиня Георгия. 1960 г.

– Я не знаю и не понимаю, что это даже означает это слово «монастырь». Что это – учреждение или институт? Школа какая-то или завод? Сколько там надо учиться, какую профессию там можно получить? Я не понимаю, что это такое «монастырь». Я уезжаю бабушке помочь, а тетушка моя из жалости ко мне не разрешает к ней ехать.

Причем, спрашиваю сотрудников о монастыре и рассказываю им о причинах выезда из города почти серьезно. И вот все поверили, что я покидаю Ленинград с той целью, чтобы ухаживать за тяжко больной бабушкой. Тетя Ирина, не моргнув глазом, подтвердила все мои слова. Она даже поставила свою подпись на моем заявлении об уходе, заверив ею, что я ухожу не в монастырь, а уезжаю к тяжело больному человеку.

Вот так я и получила расчет в архиве. Конечно, когда я уже поступила в Пюхтицкий монастырь, все в архиве узнали, где я нахожусь. Однако уже было поздно что-то изменить.

Так Господь сподобил, что весной 1949 года я приехала в Успенский Пюхтицкий монастырь. Приехала не одна, а с двоюродной сестричкой Ниночкой, которая стала там монахиней Арсенией.

– В этот монастырь вы поехали по благословению и молитвам преподобного Серафима Вырицкого, а вот Святой град Иерусалим как место вашего дальнейшего служения вам пророчил священник Николай Гурьянов?

– Я очень любила Пюхтицкий монастырь. Место, где он стоит, избрано Самой Царицей Небесной, а построен он был по благословению праведного Иоанна Кронштадтского. Наш монастырь даже в советское время никогда не закрывался. В монастыре я помогала игумении Варваре, келейничала, руководила хором, была казначеем…

Духовные сестры и будущие игумении – монахиня Варвара (Трофимова) и монахиня Георгия (Щукина). 1964 г.

Из нашего Пюхтицкого монастыря еще в 1980-е годы собирали пополнение из числа монахинь для Горненской обители. Первые десять сестер прибыли на Святую Землю в 1983 году.

Однажды к нам в Пюхтицу приехал батюшка Николай Гурьянов, с которым я познакомилась еще в 1955 году в Литве. Матушка настоятельница благословила показать батюшке наши мастерские. Вот иду я впереди и показываю их дорогому гостю. А одна из сестричек призналась батюшке, что чувствует себя очень счастливой перед отъездом в Иерусалим. Тут же она и спросила его, кто же будет там, на Святой Земле, игуменией? Ведь в Горнем уже пять лет не было игумении. А он, якобы, показал за моей спиной на меня и тихо промолвил, что там будет «пюхтицкая игумения Георгия». Я ничего этого не видела и не слышала, и только позже мне об этом рассказали сестры.

Батюшка задолго до 1991 года пророчил мне Святой град Иерусалим. Вспоминаю, что он не раз в моем присутствии вдруг начинал потихоньку петь «Иерусалим, Иерусалим…». Он же меня особым образом благословил и на игуменский крест.

Приехала я как-то к нему в 1990 году. Из своего домика он пригласил меня в храм помолиться Божией Матери. Приложились мы к иконе Богородицы «Одигитрия», а потом он взял за руку и повел меня, робкую, в алтарь. Я удивилась: зачем это он меня в алтарь ведет? И службы в храме нет, и, потом, я – монахиня, а не монах… Но все же сняла туфли, вошла в алтарь, стала креститься, а когда третий поклон делала, он сзади, незаметно для меня, достал из-за печки большой крест и на спину мне его положил. А мне с ним, чувствую, и не встать в полный рост. Вот так в поклоне я и застыла с металлическим крестом на спине. Потом он снял этот крест и меня поднял:

– Георгиюшка, это твой крест. Иерусалимский крест. Неси его. И Господь поможет тебе.

Только позже я поняла, что он имел в виду игуменский крест.

– А когда и при каких обстоятельствах последовало вам послушание быть старшей сестрой на Карповке?

– До приезда в Иерусалим я пребывала монахиней в Пюхтицах, и меня направили восстанавливать санкт-петербургский Иоанновский монастырь на Карповке.

Дело было так. В 1989 году ныне покойный Святейший Патриарх Алексий, будучи тогда еще митрополитом, пригласил нас с матушкой Варварой в свою московскую квартиру на обед. Здесь он предложил организовать для нашего Пюхтицкого монастыря подворье в городе на Неве и вручил ключи от храма на Карповке, который сейчас относится к Иоанновскому монастырю. В нем покоятся мощи праведного Иоанна Кронштадтского.

Мы с матушкой Варварой тут же отправились ночным поездом из Москвы в Питер. Нашли в Карповке храм, а когда вошли внутрь, то увидели запустение и разруху. Это был просто сарай, и мы даже не представляли, как начинать его очищать. Узнали от людей, что в храме одно время работали курсы гражданской обороны. Потом он долгое время был заброшен. А храм-то должны были освящать через две недели!

Сразу же из Пюхтиц приехали трудиться на Карповку пятнадцать сестер. Помогали все мои родственники, давние питерские знакомые, а также учащиеся духовной семинарии, которых посменно направлял к нам ее ректор, отец Владимир Сорокин.

Мы отчистили колонны, вывезли несколько машин различного мусора, в том числе и несколько сотен противогазов, много старых парт и даже телефонные будки. А когда очистили от мусора пол, то увидели такую красивую мозаику, что все удивились. Обнаружили и разбитую хрустальную люстру, но восстановить ее так и не удалось. А на этот мозаичный пол не надо было даже стелить ковры, так он хорошо сохранился. Все мы денно и нощно трудились, поэтому за две недели успели подготовиться к освящению храма. Сам храм снаружи и внутри украсили подаренными нам цветами.

– В этом храме вы позже нашли и могилу праведного Иоанна Кронштадтского?

– Его могила была обретена в нижнем храме. Долгое время мы прикладывались там к одному месту, обозначенному маленьким крестиком. Мы думали, что там и лежит наш дорогой батюшка. И вот как-то расчистили мы пол, вынесли находившуюся там старую мебель, отодрали доски и сняли линолеум. Вдруг в одном месте обнаружили бетонированную часть пола. Вспомнили рассказ одной прихожанки о том, что в советские времена здесь пытались вскрыть могилу батюшки Иоанна. Однако один из тех, кого послали это сделать, говорят, тронулся умом, а его напарник неожиданно умер. После этих случаев распорядились это захоронение залить бетоном. Вот на том месте мы и поставили гробницу нашего дорогого батюшки.

– А когда вы получили послушание трудиться на Святой Земле?

– В Иерусалим мне пришлось уехать 27 марта 1991 года по распоряжению Святейшего Патриарха Алексия. Как-то в тот год он звонит мне на Рождество и интересуется, как у нас идут дела с ремонтом и реставрацией в монастырском подворье, что на Карповке. Я подробно рассказала, как крышу отремонтировали, как купола и кресты установили, как верхний храм начали восстанавливать. Мы тогда спешили отреставрировать покои праведного Иоанна Кронштадтского. Сказала по телефону, что будем с радостью встречать Его Святейшество во время предстоящего Великого поста. И вдруг слышу в телефонной трубке:

– Спаси Господи, мать Георгия. Хорошо. А теперь вам надо потрудиться на Святой Земле, в Иерусалиме. Там надо будет вам поднимать Горненский женский монастырь. Ваша миссия будет заключаться в том, чтобы принимать паломников. Поэтому все надо будет там ремонтировать и восстанавливать обитель.

Я сразу в ответ:

– Святейшенький, я ведь не смогу. У меня характер не тот.

Тут же стала предлагать в качестве возможных кандидатур имена других матушек.

– Мать Георгия, на сегодняшний день у меня только одна кандидатура – ваша. Пробудете в Горнем столько, сколько сможете. Подготовите там себе замену. Ваше посвящение состоится в Елоховском соборе в Москве 24 марта, а через три дня мы вылетаем на Святую Землю.

Как монахиня я не могла отказываться от послушания, которое меня возлагал Святейший Патриарх.

– Значит, сбылось предсказание батюшки Николая Гурьянова относительно Иерусалима?

– Да, получается, что так. Я еще не знала об этом послушании, которое мне даст Святейший, а батюшка за несколько месяцев до этого через людей передал мне на Карповку два конвертика. На первом было написано: «Игумении Георгии», а в нем лежал только маленький старенький крестик. И все – никакого послания. Через некоторое время получила от него другой конверт. В нем находилось несколько тысяч рублей. Потом я поняла, что это были деньги для дороги на Святую Землю. Ровно такая сумма и требовалась – три тысячи. Я ведь была тогда старшей сестрой на Карповке, а не игуменией. А на этих двух конвертах рукою батюшки Николая Гурьянова было написано не «матушке Георгии», а «игумении Георгии», что тогда меня удивило.

Отец Николай Гурьянов и матушка Георгия. 1996 г.

Расскажу, как я простилась с батюшкой Николаем Гурьяновым и какое утешение у него получила.

За несколько недель до отъезда на Святую Землю я по поручению Святейшего Патриарха побывала в Псково-Печерском монастыре. Тогда зимой мне удалось чудесным образом попасть на остров Залит и попрощаться с батюшкой. А случилось это так. В морозные дни на озере были льдины, и на лодке к острову не проехать. Узнав о моем желании, отец Варнава, исполнявший тогда послушание эконома, попросил благословения отлучиться на несколько минут. В это время он, оказывается, звонил в летную воинскую часть. А потом возвратился с радостным известием: на остров Залит нас, семерых человек, доставят военным вертолетом. В те годы у монастыря были хорошие связи с военными. Взлетели мы, в воздухе были недолго, а во время приземления вижу в окошко, как батюшка стоит на паперти и уже рукою приветливо нам машет. При встрече с ним у меня на глазах выступили слезы, и я стала ему все рассказывать, что на Святой Земле надо будет не только монастырь восстанавливать, но еще и быть там… «дипломатом». Боюсь, говорю, для этого дела ума моего не хватит. А в ответ слышу такие утешительные слова:

– Не бойся, Георгиюшка, и ума, и здоровья – всего у тебя хватит.

Я батюшке – об одном, а он мне – о другом:

– Какая же ты счастливица, Георгиюшка, ко Гробу Господню и к своему святому – Георгию едешь! Он имел в виду Лидду или Лот – родину Георгия Победоносца.

Рассказываю далее батюшке, что Святейший обещал мне, что я пробуду на Святой Земле всего несколько лет, пока не подготовлю себе замену.

А он меня так утешил:

– Хорошо бы, Георгиюшка, на Святой Земле всегда пребывать. А я вот хочу, чтобы ты на ней и… померла!

Вот так он меня утешил. А на прощанье я просила батюшку молиться. По молитвам дорогого батюшки Николая Гурьянова я всегда получала много помощи, и все как-то устраивалось у нас в Горненской обители и тогда и сейчас.

– Каким же вы застали Горний монастырь по приезде на Святую Землю и какие дела ожидали вас там как игумению?

– Когда я прибыла в Горний монастырь, в нем уже пять лет не было игумении. Монастырь со времени его основания не ремонтировался. Все домики, где жили сестры, были старыми, и во многих из них почти не было никаких удобств. Некоторые строения обветшали. Ни ограды вокруг территории монастыря, ни водопровода, ни телефонов. Да много чего не было. Например, хороших гостиниц для паломников.

Застала я, конечно, и недостроенные стены величественного собора. Его начали строить еще в 1910 году, а возводился он на деньги императорской семьи и пожертвования простых русских людей. Первые его строители решили расположить собор на высокой точке, чтобы он был виден издалека. К нему трудно было добраться – все дороги заросли. И не проедешь и не пройдешь. Внутри самого храма уже выросли деревья, на стенах тоже пустили корни разные кусты. Вот все это тогда нам и пришлось вырубать.

В 1997 году нас посетил с архипастырским визитом Святейший Патриарх Алексий. Он и благословил возобновление строительства собора. Завершили все строительные работы только в октябре 2007 года и посвятили собор Всем святым, в земле Российской просиявшим. Первую Божественную литургию в этом соборе совершил нынешний Патриарх Московский и всея Руси Кирилл. В празднике открытия собора участвовало много-много гостей. Всех их с любовью принимали наши сестры.

– Вероятно, из числа паломниц и трудниц к вам приходят те, кто собирается остаться в вашей обители навсегда? Что вы говорите им в ответ на зов их сердца?

– В первую очередь я говорю, что без особого на то призвания в монастыре жить очень тяжело. А многие ведь так и поступают: одни приходит в монастырь жить, а другие – спасаться. Это разные вещи. Те, кто идут, чтобы только в нем жить, поступают в монастырь без призвания. В этом случае и келья им не нравится, и послушание они не могут нести. Во всем они привередливы, даже трапеза – и та для них не такая. Выдвигают и другие причины. А те, кто идут в монастырь по призванию – ради Господа и ради спасения своей души, – они всё будут терпеть в монастыре. Им всегда и везде хорошо. Независимо от того, куда бы их ни послали и где бы их ни поставили. В какую бы келью их ни определили и с кем бы они там ни жили. Получая любое послушание, они говорят одно только слово: «Благословите!» – и всё. Они знают цель своей жизни, знают, ради чего пришли, знают, почему хотят жить в монастыре.

– В начале нашей беседы вы отметили, что три месяца будете сидеть в храме не на игуменском месте, а на обыкновенном стуле рядом с чудотворной иконой «Благовещение Пресвятой Богородицы». По правую сторону от этой иконы находится другой чудотворный образ – Казанская икона Божией Матери. Можно услышать от вас предание, которое связано в обители с этой чудотворной иконой?

Матушка Георгия с игуменским посохом

– Да, она у нас сейчас находится в деревянном резном киоте перед правым клиросом.История иконы связана с великим чудом, произошедшем в нашем Горнем монастыре в 1916 году. Сестры в том году стали неожиданно болеть. Началась эпидемия холеры. Одна заболела и умерла, вторая, третья, четвертая… Несколько сестер умерли в один день. У нас имеется отдельное «холерное» кладбище, где покоятся умершие от этой страшной болезни сестры.

Все в обители стали скорбеть, плакать и просить Матерь Божию о помощи. Так как храм освящен в честь Казанской иконы Божией Матери, то сестры стали читать акафист Казанской иконе. Один, второй, третий – всего прочитали подряд 12 акафистов. И вдруг на 12-м акафисте произошло чудо: висевшая на стене икона сошла со стены и сама обошла храм. Сестры услышали голос, говоривший, что все беды в обители прекратятся и она будет защищена от эпидемии. И с того времени страшная болезнь действительно отошла.

Теперь во все праздники, посвященные Казанской иконе Божией Матери, мы во время всенощной после первого часа начинаем читать 12 акафистов. В знак благодарности Божией Матери за то, что Она избавила сестер обители от смертельной болезни. В нашем монастыре с большой торжественностью отмечаются праздники в честь Казанской иконы. Сестры несут большой молитвенный подвиг. Они на себе ощущают благодатную помощь и присутствие благодати Божией, исходящей от этой иконы. Она же помогает и мне нести игуменский крест.

– А как тяжел на Святой Земле ваш игуменский крест?

– Конечно, он тяжелее здесь, на Святой Земле, чем, скажем, в России, на Украине или в Белоруссии, где игумен или игумения – полные хозяева в своих монастырях. А здесь мы подчинены начальнику Русской духовной миссии в Иерусалиме. Без его благословения я ничего сама не имею права делать: никуда не поехать, никого не принять – трудников и даже паломников. Получаем из миссии распоряжения, которые следует выполнять. И надо все это принимать и трудиться.

Крест свой иерусалимский несу с Божией помощью. Выполняю и послушание покойного Святейшего Патриарха Алексия: принимать с любовью паломников. Слава Богу, их сейчас много, очень много. Конечно, в наших нескольких старых гостиницах, где раньше были богадельни, нет таких номеров, как в городе. В Горнем монастыре никогда раньше паломники не останавливались, в нем жили только одни сестры. Приходится выслушивать и от сестер и от паломников всякое. Игумении ведь приходится отвечать за все, что происходит в монастыре, – за каждую сестру, за трудниц и за паломников. Ну иногда бывает, что поволнуюсь или устану от трудов. Однако Господь и Божия Матерь мне всегда помогают. Слава Богу за все!

по материалам сайта православие ру   http://www.pravoslavie.ru/guest/35113.htm

По каким признакам идут в монахи ?

Спасение не от места, а от душевного настроения. Везде можно спастись и везде погибнуть. Первый Ангел между Ангелами погиб. Апостол между апостолами, в присутствии Самого Господа погиб, а разбойник - и на кресте спасся...
Святитель Феофан, затворник Вышенский (1815 - 1894)

Монашество по своему замыслу является подражанием образу жизни Христа. Евангельский Христос открывается нам как идеал совершенного монаха: Он не женат,свободен от родственных привязанностей, не имеет крыши над головой, странствует, живет в добровольной нищете, постится, проводит ночи в молитве. Монашество - стремление в максимальной степени приблизиться к этому идеалу, устремленность к святости, к Богу, отказ от всего, что удерживает на земле и препятствует вознестись на небо.Одиночество есть неполнота, ущербность, в браке оно преодолевается обретением другого. В монашестве этот другой - Сам Бог.
Митр. Иларион (Алфеев)

Архимандрит Иоанн Крестьянкин
А постригов женщин, у которых есть дети малолетние, я вообще никогда не благословлял, кто я такой, чтобы спорить с Богом. Он повелел ей быть матерью, а это такой труд, которого хватит на всю жизнь.
А нынче модно стало быть сразу всем одновременно: и монахиней, и матерью, и супругой. Но я очень сомневаюсь, что это столпотворение и смешение вавилонское приведёт ко спасению.

"Чтобы работать только Христу, и в монастыри идут — великое это дело. Но вот часто случается, поступят в монастырь, а затем разочаровываются. Пишут мне: "Я надеялась найти в монастыре полный душевный покой, думала, что там я проникнусь молитвенным духом, а что выходит на деле? В монастыре такая же серенькая жизнь, как и в миру: зависть, интриги, сплетни… Нет, не могу я переносить этого, что мне теперь делать?" Я отвечаю: "Терпи. Ты ошибочно думала о монастыре, что там только одна молитва. Необходимо понести и досаду на сестер, чтобы омыться от приставшей духовной скверны". Снова пишут: "Батюшка, нестерпимо мне трудно, сестры восстают и возводят всякую клевету, матушка игумения тоже нападает, защиты найти не в ком". "Молись за обижающих тебя, — говорю, — не игумения нападает на тебя, а так нужно для твоей пользы". "Не могу я молиться, — отвечает, — за тех, которые приносят мне столько огорчений и зла". — "Не можешь? Проси Господа, и даст тебе силу полюбить их".
(Преподобный Варсонофий Оптинский)