Проблема языка - важная проблема культуры. Язык меняется, и то, что вчера было сленгом - сегодня литературная норма. Хотим мы этого или не хотим, язык всегда «современен». Эстетичен ли он, красив ли, не выхолощен ли, это уже другой вопрос. Даже в пределах одного поколения язык подвержен изменению, что уж говорить о столетиях.

Особенно актуальной эта проблема всегда была и остается в отношении языка перевода Библии. Например, насколько язык самого авторитетного и распространенного русского т. н. Синодального перевода понятен современному человеку? Чем руководствовались в XIX веке создатели перевода, среди которых виднейшее место по праву занимал свт. Филарет Московский, и насколько актуальны для нас их языковые ценности и пристрастия?

Этим вопросам посвящена статья, предлагаемая вниманию читателей. Она представляет собой фрагмент доклада, прочитанного 15 ноября 2004 г. диаконом Иоанном Реморовым, молодым клириком Новосибирской епархии, слушателем Центра повышения квалификации при филфаке СПбГУ, по специальности «Библеистика и богословие».

Доклад был сделан в Библейской библиотеке (Biblioteca Biblica) как очередное тематическое сообщение в рамках ежемесячного «Библейского семинара», проводимого в стенах библиотеки

Сегодня, открывая Священное Писание, читая на нашем родном языке притчу о сеятеле, беседу Христа с Никодимом или пастырские наставления апостола Павла, мы даже и представить себе не можем, что всего двести лет тому назад такая возможность для многих была лишь несбыточной мечтой. Наши предки слушали в храме Апостол и Евангелие по-церковнославянски, но чтобы лучше понять услышанное, им приходилось обращаться к английскому или французскому переводам. Когда Александр I, уже будучи императором, прочитал Евангелие по-французски, он словно в первый раз открыл его для себя и поразился силе, красоте и убедительности слова Божия.

В наши дни появляется множество самых разных русских переводов Библии, и особенно Нового Завета, предназначенных исправить погрешности традиционного Синодального текста. Особенно часто встречается критика Синодального перевода за «несовременный» и «допушкинский» язык, восходящая к профессору Петроградской духовной академии И.Е. Евсееву, который в 1916 году утверждал, что «отсталый в свое время, старообразный, книжный язык русского перевода Библии не хотел видеть протекавшие мимо него времена блестящего расцвета русской литературы, когда неслись рядом с ним, сверкая и очаровывая своим блеском, драгоценные алмазы из глубоких родников родного слова»[1].

Евсеев, как человек своей эпохи, был окрылен общим революционным пафосом. Но вряд ли правомерно с такой категоричностью обвинять в лингвистическом обскурантизме создателей русской Библии, кропотливо и ответственно работавших над каждым словом.

Чтобы разобраться в стилистическом замысле, который вложили в Синодальный перевод Нового Завета святитель Филарет Московский и его сподвижники, взглянем прежде всего на культурно-языковой контекст того времени.

Островок церковнославянского в русском

Каждый древнерусский книжник, будь он составителем назидательных поучений, летописных сказаний или просто княжеских актов, в отношении стиля и языка считал для себя образцом тексты Священного Писания и богослужения. Книжно-славянская стилистика священных текстов, сочетаясь в той или иной мере с народно-литературными элементами, позволяла древнерусскому языку выражать широкую гамму жанров - от богословских до поэтических. При этом наиболее близкой к священным текстам сферой книжности была, конечно, духовная словесность (проповеди, поучения, жития святых и т.п.); по языку эти тексты были такими же «стандартными церковнославянскими».

Постепенно накопились немалые различия между русским разговорным языком и церковнославянским, так что в языковой ситуации страны произошли коренные и необратимые изменения. В XVIII веке прочно набирал свои позиции литературный язык нового типа, называвшийся тогда «славенороссийским», - укорененный в церковнославянском, но уже отделенный от него. Церковь старается говорить со своей паствой на ее языке, не поддаваясь при этом тенденциям секуляризации. Особенно удачно это получается с приходом XIX века, когда светская литература в спорах между сторонниками Н.М. Карамзина и А.С. Шишкова начинает поиски «нового слога». Духовная же книжность предпочитает сохранять тот «славенороссийский язык», звучавший как в одах Ломоносова, так и в проповедях митрополита Платона. Этот язык духовной книжности, «соединяющий в себе церковность славенского и понятность российского»[2], осмысляется теперь и как особо приличный для духовной литературы и как полноправная часть молодого русского литературного языка.

Признанными виртуозами, в совершенстве владевшими искусством «сочетания библейского слога с общенародным», в первой половине XIX в. считались свт. Филарет, митрополит Московский, и Иннокентий, архиепископ Херсонский. Искусность в слове признавали за митр. Филаретом даже идеологические противники: к примеру, А.И. Герцен в «Былом и думах» отмечает, что московский иерарх «владел мастерски русским языком, удачно вводя в него церковнославянский».

Так «духовные витии» нашли оптимальный вариант для языка Церкви - особый стиль внутри единого литературного языка страны: с одной стороны, он не является непонятным (так как это не отдельный язык), а с другой стороны, он обособлен от повседневного языка и наделен атрибутом священности. Своего рода островок церковнославянского в русском.

«Не оскорблять благоговения к священному»

В выделении особого церковного языка, отличного от мирского, проявился общий принцип несмешения священного с мирским, который с новой силой ожил в церковном сознании первой половины XIX века. Им руководствовался митр. Филарет в течение всей своей жизни. Вот как писал об этом сам святитель:

«Закон запрещает изображать священные предметы на домашней посуде. Это частное правило имеет в своем основании общее правило: не смешивать священных предметов с мирскими, чтобы не оскорблять благоговения к священному (как, например, теперь на московской выставке, стоит чеканная одежда на престол, и на ней поставлен самовар, а рядом с потиром поставлена раковина с купидонами)»[3].

А вот что писал митрополит в письме обер-прокурору Синода С.Д. Нечаеву:

«Что будет с веком, который не понимает, как нелепо miscere sacra profanis (смешивать священное с мирским - И. Р.), и находит красоту, когда кладет рядом золото с грязью, а цветы с навозом? Скажи, что это не так: рассердятся и усилятся умножать нелепости»[4].

Сегодня, к сожалению, значение священности в христианстве многим остается неясным. Даже среди православных некоторые отождествляют ее с сакральностью (от лат. sacer - 'священный'). При этом одни абсолютизируют этот принцип, другие его полностью отрицают. Однако языческое понимание сакральности как запретности и отделенности от профанного принципиально разрушается в христианстве уже самим догматом о Боговоплощении. Было бы слишком поверхностно объяснять чувство священного в христианстве примитивностью и мифологичностью сознания. Ведь реставрация принципа священности, происходящая в России начала XIX века, сопровождается качественным повышением уровня богословского образования. Можно сказать, что священность в православии понимается как ассоциативная принадлежность Богу, иначе говоря, «освященность». Особое отношение к священным предметам (в том числе и к определенным элементам священного языка) выступает как результат почтения, уважения или, по словам митр. Филарета, благоговения к Богу.

Нецерковному человеку сложно в полной мере осознать это понятие, поскольку соответствующее чувство ему недоступно. Для церковного же человека оно связано с непосредственным опытом богообщения - прежде всего через Евхаристию.

Итак, поскольку язык духовной книжности приобретает атрибут священности, становится возможным и перевод на него Священного Писания: первый русский текст Нового Завета, известный теперь как «перевод Российского Библейского Общества», был выполнен в 1816 - 1821 годах, - под руководством свт. Филарета, начинавшим этот труд еще архимандритом, ректором СПбДА.

Деятельность будущего иерарха и его сподвижников была для своего времени смелой и новаторской. Его лингвистические установки о размежевания языка мирской и духовной книжности находят поддержку прежде всего у сторонников «нового слога» - карамзинистов, в то время как воззрения архаизаторов во главе с А.С. Шишковым вступают в открытый конфликт со взглядами митр. Филарета. Шишков не понимал реальной языковой ситуации: во-первых, он считал, что церковным языком может быть только церковнославянский, а весь русский язык - профанный, «язык театра»; во-вторых, он полагал, что церковнославянский и русский не разделены, а составляют один язык, поэтому перевод бессмыслен. В 1824 году, став министром народного просвещения, Шишков добился двух принципиальных для себя вещей: во-первых, дальнейшая работа над русским переводом Библии была прекращена и запрещена; во-вторых, свт. Филарету в его классическом теперь «Катехизисе» приказали цитировать Священное Писание по-славянски, а не по-русски (как было сначала), и убрать русский перевод «Верую» и «Отче наш».

О лаодикийском и демагогическом словоупотреблении

Когда в 1856 г. митр. Филарет смог возобновить дело перевода Священного Писания, полемика с оставшимися последователями Шишкова почти утратила актуальность. В то же время в языке светской литературы намечается противоположная тенденция: уже в 1830-е годы появляется востоковед О.И. Сенковский с лозунгом окончательного разрыва с церковнославянской традицией. Исходя из этого, московский святитель предпочитает оставить для языка Синодального перевода те же общие принципы, которые были в основе перевода РБО.

Важнейшие черты того языкового замысла, который митр. Филарет вкладывал в русский перевод Нового Завета, были изложены им в «Предварении» к его редакторской правке первой новозаветной книги - Евангелия от Матфея[5]. В начале текста он напоминает об определении Святейшего Синода от 10 сентября 1856 года, составленном не без участия самого митрополита: «…чтобы слова и выражения вразумительные не были бы без нужды заменяемы простонародными».

Причины, почему это «не должно быть оставлено без внимания», на взгляд митр. Филарета, таковы:

«во-первых, потому самому, что это определено Святейшим Синодом» (церковное послушание);

«во-вторых, потому, что достоинству священной книги должно, по возможности, соответствовать достоинство языка» (принцип священности);

«в-третьих, потому, что сим может быть оказано благодеяние русскому языку, который в настоящее время у многих писателей получил направление к лаодикийскому и демагогическому словоупотреблению и словосочинению людей грубых, необразованных и безграмотных, и от того теряет он чистоту и правильность» (забота о русском языке).

Что это за колоритный образ? От какого уклона мудрый иерарх желал спасти русский язык? Публикатор редакторской правки дает следующее объяснение: «Лаодикийское словоупотребление греческого языка изобиловало варваризмами от соседства проживавших в Лаодикии греков с племенами не греческими». Однако возможна и другая трактовка, подразумевающая Откр. 3, 14: «Лаодикийским словоупотреблением святитель Филарет называет словоупотребление и словосочинение небрежное, не хотевшее подчиняться никаким правилам»[6].

Сам митрополит так выражал свою заботу:

«Если Бог благословит дело перевода Священного писания на русское чистое и правильное наречие, и он войдет в домашнее употребление народа, то он может споспешествовать установлению языка и удержанию его от падения, каковое действие перевода Священного Писания и у других народов замечено»[7].

Таким образом, свт. Филарет стремился не просто продолжить традиции особого церковного стиля первой половины XIX века, но и закрепить его авторитетом священного текста, утверждённого Святейшим Синодом. Подобно «библейскому» церковнославянскому в допетровской Руси, язык Синодального перевода должен был стать фундаментом для литературного языка страны в целом.

В такой концепции заранее заложена определенная консервативность языка русского перевода Священного Писания. Получается, что язык Синодального перевода наследует стилистику языка духовной книжности начала века и восходит к концепции Ломоносова. Такая консервативность - одна из проекций церковнославянской традиции. Вполне закономерно, что переводчики и не ставили перед собой задачи сблизиться с языком современной им литературы, языком динамичным и изменчивым; напротив, они сознательно от него дистанцировались, сохраняя традиции церковного стиля первой половины века, который выступал как лучший вариант сочетания требований священности и понятности.

Конечно, эта традиционность не является абсолютной, и сам митр. Филарет указывает на необходимость изменения языка в Синодальном переводе относительно перевода РБО, потому что в то время «русский язык еще не довольно был установлен»[8]. По-видимому, он не возражал бы и против языкового «поновления» перевода через век-полтора, которое было предложено православными библеистами XX века - еп. Кассианом (Безобразовым), позднее К.И. Логачевым, Е.М. Верещагиным [9]и др., - при условии сохранения основных принципов подхода к языку священного текста.

Богодухновенная мудрость святителя

И все же, почему стилистическая концепция Синодального перевода вызывает немало возражений? Наверно, потому, что спектр возможных решений очень широк. И здесь надо отметить, что выбор митр. Филарета, бывший в свое время достаточно новаторским (если сравнить, например, с позицией А.С. Шишкова), оказался в дальнейшем «царским путем», средним, наиболее нейтральным и универсальным среди полярных точек зрения. Одну крайность мы наблюдали у И.Е. Евсеева. Противоположная точка зрения представлена, например, у его современника, обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева, который считал, что нужно больше сблизить язык русской Библии со славянским, и выпустил собственный перевод Нового Завета. Однако тогда же, в начале XX века, встречаются и высказывания в защиту языка Синодального перевода от обвинений как той, так и другой стороны. Например, свящ. А. Лиховицкий в 1906 году писал, что «литературный русский язык… дал прекрасную, не тривиальную и никак не вульгарную форму Священному Писанию, в частности Евангелию, и это даже в таких высоко поэтических местах, как книга Иова, Псалтирь, беседы в Евангелии св. Иоанна»[10].

По свидетельству И.А. Астафьева, в 1860-1880-е годы русские люди самых разных сословий, получив томик Евангелия или Нового Завета, прилеплялись к нему всей душой и никогда не расставались[11]. Даже теперь, через 140 с лишним лет после создания Синодального текста, ни один из вновь появившихся переводов Нового Завета на русский язык не превзошел его универсальность, предназначенность для всех.

Так, с одной стороны, Синодальный перевод ориентирован на воцерковленных людей, привыкших к «гармонии славянского чтения», поскольку выражает священный текст достойным языком: перевод не становится пересказом, а остается таким же Священным Писанием, как и оригинал. С другой стороны, написанный языком доступным и понятным, он рассчитан и на нецерковного человека: ведь умеренное и рассудительное употребление славянизмов является неотъемлемым свойством русского литературного языка и не противоречит критерию понятности, - кроме разве что тех немногочисленных слов, которые могут быть поняты неверно или двусмысленно («живот», «выну» и т.п.). Московский святитель предложил такой подход к языку, который позволяет сочетать традиционалистские и миссионерские цели.

Перевод был адресован и людям образованным, впитавшим лучшие достижения русской культуры, и даже самим мастерам слова, трудившимся над развитием русской словесности. Но также он предназначался и для простолюдинов и для самого широкого слоя народных масс, которые учились грамоте по Псалтири и Часослову и которым были чужды изыски языка модной художественной литературы, в том числе «народнической».

Наконец, изначально потребность русского перевода священных книг ощущалась только в домашнем чтении, для пояснения к церковнославянскому тексту. Однако святитель Филарет смотрел дальше, провидя будущее, и создавал русский перевод таким, чтобы он стал настоящим, полноценным Священным Писанием, пригодным для чтения не только частным образом, но и в Церкви. И теперь во многих православных храмах в день святой Пасхи, наряду с прочими языками, возглашается на русском (церковном русском!) языке благовествование св. апостола Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Знаменательно, что именно с этих слов начали свои труды над переводом Слова Божия и славянский первоучитель св. равноапостольный Кирилл Философ, и сам святитель Филарет, которому принадлежал первый опыт русского перевода Евангелия от Иоанна.

Синодальный перевод воплощает истинно церковное решение сложнейшего вопроса о переводе священного текста на русский язык, показывая нам универсальный, общеприемлемый, «царский» путь. И в этом вновь проявляется исключительная мудрость великого святителя - мудрость, восхищавшая его современников и почитаемая ими богодухновенною.
http://www.mitropolia-spb.ru/eparhialni … od.php#222

..............продолжение темы

Праздные слова
  "За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда"
(Мф. 12, 36)

В снежных горах Швейцарии, в некоторых местностях, проводники предупреждают путешественников, чтобы они не произносили ни одного слова, т. к. от малейшего колебания воздуха нависший снег может отделиться от глыбы и произвести обвал, уносящий все за собою в пропасть. Кто бы подумал, что одно слово может иметь такие страшные последствия? Однако нравственное влияние наших слов еще невыразимо значительнее. Необдуманные слова, которые мы так часто и легко бросаем на ветер, двигают событиями в течение веков, и великий день суда обнаружит страшные последствия наших слов.
В тот день мы дадим ответ "за всякое праздное слово". Не страшно ли подумать о множестве сказанных нами слов, которые предстанут пред нами тогда с неумолимой ясностью? "Праздные слова" - это те, которые возникают из праздной жизни, слова ненужные, легкомысленные, часто вредные. Такие пустые слова, переходящие, от нечего делать, из уст в уста, нередко чернят нравственный облик человека, наносят раны, выражают злорадство при виде чужой неудачи и из пустых становятся жестокими.
К "праздным словам" принадлежат и те разговоры, вторгающиеся в сокровенную область семейной жизни, которые под видом пустой шутки или неуместного намека могут пошатнуть основы семейного счастья. Нужно быть достаточно осторожным в употреблении слов. Пусть слова наши будут правдивы, просты, чистосердечны, пусть будут они доброжелательны и любвеобильны.
"Слово ваше да будет всегда с благодатью", - говорит ап. Павел (Кол. 4, 6). Мысль о суде Божием должна быть уздой нашему языку Мы говорили бы с большей мудростью, если бы помнили постоянно, что слова наши слышны на небе и что в них мы найдем себе оправдание или обличение в последний день. Как священно было бы для нас каждое слово, как чисто, как правдиво, если бы мы помнили, что одно из имен Самого Иисуса Христа было - "Слово" (Ин. 1, 1).

в одном из парков есть такой плакат

«Сквернословие как фактор разрушения семьи».

///Ещё каких-то тридцать-сорок лет назад этого выступления попросту не могло быть, но сегодня оно понятно и актуально. Потому как под членами семьи традиционно понимались родители, дети, дедушки и бабушки. Сегодня же почти в каждой семье живёт и почти полновластно распоряжается мыслями и думами членов семьи такой её член, как телевизор. И ведёт он себя, простите, довольно нагло.

Сегодня дорогой владыка Сергий сказал в своём выступлении о том, что испокон века в русском селе были три глубоко уважаемые профессии: священник, учитель и врач. Так сегодня этот самый телевизор дерзает присвоить себе эту прерогативу. И стать всем если не для всех (если вспомнить слова святого апостола), то, по крайней мере, для очень многих. И всё бы ничего, если б телевидение не развращало бы людей, и в особенности, детей и подростков, не пожирало бы их время, эту драгоценность, данную всем нам для спасения.

Недавно, если вы помните, наш президент дважды встречался с руководителями ведущих телевизионных каналов и сказал о том, что у нас в России, оказывается, «лучшее в мире телевидение». Это не могло не озадачить. Поразмыслив над словами этого весьма неглупого человека с высшим образованием, я пришёл к одному-единственному выводу: судя по всему, мы с ним смотрим разное телевидение. Наверняка у них, в Кремле, есть своё телевидение – самое лучшее в мире – и нам не остаётся ничего другого, как попросить их поделиться с нами, своим народом, вверенным им Самим Богом, поделиться этими самыми, неизвестными нам, частотами.

Но пока этого не произошло, телевидение продолжает свою страшную разрушительную работу в наших семьях, и голос его звучит всё громче, всё требовательнее. Достаточно вспомнить совершенно жуткий сериал «школа», прошедший – как разрушительный ураган – по первому каналу общественного (?!) общенационального телевидения. И никакие наши призывы прекратить эту вакханалию не возымели никакого действия. Хочу напомнить, что женщина с довольно странным именем (если это вообще имя), изготовившая всё это непотребство, призналась в одном из интервью, что до этого работала оператором в студии, где снимали, по её же словам, (тысячу раз простите, дорогие) «жёсткое порно». Как говорится, комментарии излишни.

Есть одна очень популярная в молодёжных кругах телепрограмма, которая даже называется не по-русски «Комеди клаб». Такая вот разновидность духовного холуйства. Так в солидной (во всяком случае, по тиражу) газете «Аргументы и факты» было опубликовано интервью с одним из тех, кто эту передачу создаёт. И, в частности, был задан вопрос о том, почему во время данной передачи то и дело раздаётся сквернословие, а то и откровенная матерная ругань, которую (правда, не всегда) «запикивают». Ведь авторы программы, вопрошает корреспондент, люди с высшим образованием и при общении с ними производят впечатление интеллигентных.

Последовал ответ из серии «извинение хуже проступка», который заключался в том, что, оказывается, они пытались сделать несколько передач без мата и сквернословия, но потом пришлось вернуться к старой манере по той причине, что… упал рейтинг.

Поймал себя на том, что нас приучили привычно произносить само это слово «сквернословие» и многие наверняка утратили понимание его истинного смысла. А потому полюбопытствуем, для чего придётся заглянуть в «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Ивановича Даля: «Скверна – мерзость, гадость, пакость, касть, всё гнусное, противное, отвратительное, непотребное, что мерзит плотски и духовно; нечистота, грязь и гниль, тление, мертвечина, извержения, кал; смрад, вонь; непотребство, разврат, нравственное растленье; всё богопротивное». Таким образом, немаловажное наблюдение, что матерщинники в массе своей нередко тупы и примитивны, имеет вполне научное объяснение.

Так раскрывается очередной давний зловещий умысел врага рода человеческого любой ценой добиться угасания в нас образа Создателя, оскотинивания, дебилизации, если можно так выразиться, того, кто призван стать венцом Божьего творения.

В своём интереснейшем докладе владыка Сергий сказал о том, что мы часто не пользуемся нашим драгоценным достоянием – учением святых отцов Матери Церкви. А потому хочется привести глубокие слова сказал о тяжком грехе сквернословия, сказанные святителем Иоанном Златоустом: “Хочешь ли знать, сколь великое зло – говорить срамное и постыдное? Всмотрись, как краснеют от твоего бесстыдства те, которые тебя слушают. В самом деле, что может быть хуже и презреннее человека, бесстыдно срамословящего? …Как же ты можешь научить целомудрию жену, когда бесстыдными глазами возбуждаешь её идти в распутство? Лучше извергать гнилость изо рта, нежели сквернословие. Если у тебя дурно пахнет изо рта, то ты не прикасаешься к общей трапезе; но когда в душе твоей такой смрад, скажи мне, как ты дерзаешь приступать к Тайнам Господним? Если бы кто, взяв нечистый сосуд, положил его на твоей трапезе, такого ты, избив палками, прогнал бы. Скажи теперь, ужели ты не думаешь прогневать Бога, когда на трапезу Его (а уста наши и есть трапеза Божия, когда мы приобщаемся Таинства Евхаристии) приносишь слова, гнуснейшие всякого нечистого сосуда? Да и как может быть иначе? Ничто так не прогневляет Его, Святейшего и Чистейшего, как такие слова; ничто не делает людей столь наглыми и бесстыдными, как когда они говорят и слушают подобные слова; ничто так легко не расстраивает нервы целомудрия, как возгорающийся от таких слов пламень. Бог вложил в уста твои благовоние, а ты влагаешь в них слова, зловоннее всякого трупа, убиваешь самую душу и соделываешь её нечувствительною”.

Вот и святой апостол Павел поучает нас: «Также сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны вам, а, напротив, благодарение; ибо знайте, что никакой блудник, или нечистый, или любостяжатель, который есть идолослужитель, не имеет наследия в Царстве Христа и Бога. Никто да не обольщает вас пустыми словами, ибо за это приходит гнев Божий на сынов противления; итак, не будьте сообщниками их», – поучает святой апостол Павел (Еф. 5, 4-6).

А вот что пишет о сквернословии епископ Варнава (Беляев): «Сквернословие – гнусный порок, который в Священном Писании приравнивается к смертному греху (см. Еф. 5, 4–5). От него стонет Земля Русская, им растлены души… Скверные чудовищные предложения суть на самом деле «священные», «молитвенные» формулы, обращенные к срамным демонам. Христианин! Употребляя их, кому ты служишь вместо Бога! Ты не просто совершаешь легкомысленное дело, не просто грубую шутку допускаешь, но ты произносишь страшные заклинания, ты накликаешь и привлекаешь гнуснейших бесов, ты в это время сатане приносишь противоестественную словесную жертву!.. Ты делаешься, не зная и не желая этого, колдуном, магом, чародеем».

Возможно, что кто-то и упрекнёт нас в том, что, мол, излишне сгущаем краски. Ну, что страшного в том, что люди нет-нет, да и… Для таковых хочу привести слова святителя Луки (Войно-Ясенецкого), сказанные им ещё в далёком теперь 1945 году:

«Задача обуздания языка настолько трудна, что многие подвижники совсем отказывались говорить и становились молчальниками. А преподобный авва Агафон для того, чтобы победить свой язык, отучить его болтать праздно, говорить слова нечистые, три года носил под языком камешек и тем сдерживал его». И далее любимый святой и великий учёный продолжает свою мысль: «Часто при чтении паремий слышите вы такие слова: “Благословением праведных возвышается город, а устами нечестивых разрушается” (Притч. 11, 11). Что это значит? Как это может быть, что устами нечестивых разрушается целый город? Что же это, преувеличение премудрого Соломона или подлинная и глубокая истина? Это истина, которую вам надо знать. Надо вам знать, что сила слова человеческого огромна. Ни одно слово, исходящее из уст человеческих, не теряется в пространстве бесследно. Оно всегда оставляет глубокий, неизгладимый след, оно живет среди нас и действует на сердца наши, ибо в слове содержится великая духовная энергия – или энергия любви и добра, или, напротив, богопротивная энергия зла. А энергия никогда не пропадает. Это знают все физики относительно энергии материальной, которая во всех видах своих не теряется. Энергия духовная тоже никогда не исчезает бесследно, она распространяется повсюду, она действует на всех. Устами нечестивых разрушается град потому, что злая энергия безудержного языка их, нечестивого и богохульного, проникает в сердца окружающих людей, заражает воздух духовный так, как воздух материальный заражается всякими миазмами. Если миазмы порождают в нас болезни телесные, то миазмы злой энергии духовной отравляют наши сердца, наши умы, всю нашу духовную жизнь... А материальное благосостояние народа всегда тесно связано со здоровым и чистым состоянием души и сердца народа. Если благосостояние праведных распространяется над градом, если в сердца людей проникают их святые слова, то град возвышается, благосостояние духовное, следовательно, и материальное, также углубляется и возвышается. Если же царит в душе народа духовная зараза, исходящая из уст неправедных, то злая энергия пустых, гнилых слов разрушает град не только в духовном, но и в физическом отношении…»

Надеюсь, что слова нашего любимого святого прозвучали куда как убедительно. Завершая же своё сообщение, хотел бы призвать родителей – невзирая на сложные условия нашего нынешнего бытования – уделять всё же больше внимания свои чадам. Как приятно, когда вечером семья собирается не вокруг телевизора, а вокруг отца, который вслух читает своим домочадцам «Капитанскую дочку» А.С. Пушкина или, скажем, «Тараса Бульбу» Н.В. Гоголя. Как-то в одном письме женщин написала мне, что один и тот же текст, произнесённый женщиной и мужчиной оказывает различное воздействие на душу слушателя. А потому хотел бы быть услышанным, в первую голову, отцами семейств, коим, по слову святых отцов, в семье, этой малой церкви, определена Господом роль настоятеля.

Василий Ирзабеков
источник

Христиане называются «словесными овцами Христова стада». Они питаются Словом как чистым словесным молоком (1 Пет. 2, 2). Они верят в воплощение Слова, чье бытие не имеет начала; службы христианские словесны (немой не может быть священником, а глухой без сурдоперевода ничего не понимает в богослужении). То есть словесность есть отличительная черта христианина. Ему должно быть свойственно чуткое и трепетное отношение к слову.
Согласно Евангелию, слово — это и меч, и семя, и имя Божие. При таком отношении к дару слова особенным является и отношение к словесным грехам. Они — не малость, поскольку их слышно на Небе. К словесным грехам мы относим ложь, клевету, наушничество, сквернословие. Остановимся на последнем.
ПРОТОИЕРЕЙ АНДРЕЙ ТКАЧЕВ

На древних иконах бесы изображались имеющими несколько лиц, одно из которых помещалось в области половых органов. Таким образом иконописцы давали понять, что умная деятельность падших духов перевернута, опрокинута вверх тормашками и устремлена не вверх, а вниз. Если у человека подобный образ мыслей, если его умная сила пресмыкается в прахе, то отсюда и рождается скверный образ мысли и скверные слова.

ПРОТОИЕРЕЙ АНДРЕЙ ТКАЧЕВ

О вреде сквернословия

"Сейчас матерный язык слышен везде, начиная от семьи и до улицы, до транспорта, даже до людей, имеющих какую-то власть. Причиной для матерщины уже не являются раздражение или гнев, гнилые слова стали частью обыденной речи. Сквернословие употребляется не только в общении взрослых, но и в разговоре родителей с маленькими детьми, ими перекидываются даже влюбленные.

«Невинная» привычка употреблять мат привела к тому, что многие используют его для связи слов, вставляя мат через каждое нормальное слово.

Это признак особой деградации нашей культуры, признак нашего духовного и нравственного разложения.

Издревле матерщина в русском языке именуется сквернословием — от слова «скверно». В словаре В. Даля, сказано: «скверна — мерзость, гадость, пакость, все гнусное, противное, отвратительное, непотребное, что мерзит плотски и духовно, нечистота, грязь и гниль, тление, мертвечина, кал, смрад, вонь, непотребство, разврат, нравственное растление, все богопротивное». Вот куда мы впали, отдавшись во власть смрадных, гнилых слов.

В прежние времена на Руси отдавали себе отчет в том, насколько гнусно сквернословить. За него строго наказывали.

Еще при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче за сквернословие полагалось телесное наказание: для всеобщего назидания ругателей на улицах наказывали розгами.

Так что такое мат? Во все времена наш народ любил и почитал Матерь Божию, Матерь-Церковь, свою мать, мать-землю и мать-Родину, и тогда, когда Русь 300 лет находилась под татаро-монгольским игом, захватчики, зная, кого и что почитает русский народ, старались специально нанести оскорбление ему. Матерные слова они направили против Матери-Церкви, против Матери Божией. В МАТЕ — САТАНИНСКИЙ ДУХ. И недаром в русском народе матершинников издавна называли богохульниками."
(@)

Горе сквернословам. Гортань их — открытый гроб

В семье моих знакомых случилось пренеприятное происшествие. Их маленькая дочка пошла в детский садик. Через две недели после посещения садика каждое свое маленькое предложение девочка пересыпала страшными, грязными ругательствами, конечно совершенно не понимая, что сквернословит.

Опечаленные родители обратились к заведующей. Они оказались не первыми, кто пришел с этой жалобой. Заведующая обещала разобраться — и разобралась. Оказалось, что дети научились скверным словам от воспитательницы!

Сквернословие, скверные слова — так издавна в русском народе именовали матерщинщину. Корень идет от слова «скверна».

В словаре великорусского языка Даля сказано:
Скверна — мерзость, гадость, пакость, все гнусное, противное, отвратительное, непотребное, что мерзит плотски и духовно, нечистота, грязь и гниль, тление, мертвечина, извержения, кал; смрад, вонь; непотребство, разврат, нравственное растление; все богопротивное.

Исчерпывающая характеристика. Даже по этому лингвистическому определению ясно, что сквернословие и — «непотребство, разврат, нравственное растление, все богопротивное» — есть грех. В чем состоит этот грех?

Когда человек говорит скверные, матерные слова, нарушая библейское: «слово гнилое да не исходит из уст ваших», он оскверняет, пачкает грязью свои уста. Матерщинник льет гнусную грязь в уши окружающих. Нередко этим самым он причиняет настоящее страдание тем, кто не выносит бранной речи. Хочется заткнуть уши и бежать. Портится настроение, то есть сметается, смущается благой настрой души.

Содержание матерных слов таково, что воздействует на сознание и даже подсознание человека, и особенно детей. Всякое слово, и хорошее и дурное, обладает весом и силой. Дурное слово наводит на дурные мысли, сеет зло, пусть и бессознательно. Ведь если и мысль наша материальна, то уж наверняка нечестивые наши выражения еще более материальны. Вот и скапливаются ругательные слова над нами черной аурой, принося беды и самому матерщиннику, и тем, кто его окружает. Сквернословие, несомненно, влияет на формирование нравственного стержня в человеке. Особенно страшно, когда в среде матерщинников воспитываются дети. Через уши да в душу попадают богомерзкие слова и закладывают в человеке нравственную грязь.

Срамословие присуще всем векам, местам и народам. Этот порок — наследие чисто языческое. Он всецело коренится в фаллических культах Древнего Востока, начиная с глубин сатанинских и темных бездн разврата в честь Ваала и прочих идолов. Причем порок этот и какое-то странное к нему тяготение, стоят в прямой зависимости от того, насколько близко человек стоит к Богу. И если он отодвигается от Бога, тотчас начинает входить в область сатанинскую и приобретать скверную эту привычку — призывать вместо Бога имя лукавого и вместо Божественных вещей — срамные, скверные, чудовищные выражения, матерную брань — на самом деле молитвенные формулы, обращенные к демонам.
Бесстыдные, срамные ругательства приводят благочестивых людей в содрогание.
Это не просто легкомыслие, грубые шутки, не простые колебания воздушных волн. Произнося страшные заклинания, то есть говоря матерные слова, человек призывает к себе гнуснейших бесов, приносит сатане словесную жертву.

Грех сквернословия легко перенимается и прививается. Он так разросся, что уже не осознается грехом. Из поколения в поколение передается это отвратительное наследие — так вырождается нравственность народа. Но все-таки никогда сквернословие не носило такого массового характера, такого невиданного размаха, как в последние годы. В воздухе витают нечистота, мерзкие ругательства. И это не только не одергивается, не пресекается, как было раньше. Это стало необходимой деталью жизни. Это открыто поощряется. Гнусные нецензурные слова несутся с экрана телевизора, со страниц современных книг, журналов, газет. Сегодня в книжном магазине можно купить словарь матерных слов. Значит, есть издатели, которые видят в этом благое дело!

Дьявольские силы, устремившиеся погубить Россию, делают все, чтобы народ наш учился сам себя осквернять.

Еще совсем недавно существовало понимание, что материться — это стыдно, что нельзя материться при женщинах и детях. А что мы видим теперь? В последнее время к сквернословию пристрастились. Оно охватило все социальные слои общества. Со всех ступеней этой социальной лестницы — снизу доверху — сыпется «непотребное, что мерзит плотски и духовно».

Идут по улице девушки. Прекрасные, юные лица, красивые одежды. Но вот они раскрыли рты — и грязь, пакость полилась рекой. Они ничем не возмущены и не ссорятся между собою, просто это их обычный способ общения.

К сожалению, это обычный способ общения почти всей современной молодежи, и даже дети заражены сквернословием. За них особенно больно, и как их винить, если с детства они окружены матерщинщиной? Как от нее уберечься? В таких детях заметна какая-то особая черствость, равнодушие и пренебрежительность к окружающим.

Трудно представить их в будущем создающими теплый семейный очаг, спокойный и уютный.
Особенно страшно, когда сами родители оскорбляют детский слух нравственно растлевающими словами. Характер ребенка формируется в раннем возрасте. Детские психологи считают, что формирование его происходит с младенчества и до семи лет. Дальше начинает складываться мировоззрение, взгляд на мир, на жизнь, отношение к людям, окружающим его, обществу и различным явлениям жизни. Все это в основном приходится на школьный возраст. И, если весь этот большой, важный и сложный период человек находится под влиянием грязных слов, то, конечно, он вырастет ущербным, с цинизмом, презрением ко всему, гнилью в душе и характере.

Родители в данном случае сами вырастили неполноценного ущербного человека. На того, кто постоянно грязно матерится, вряд ли можно положиться в каком-то серьезном деле, есть в этом признак духовного и нравственного разложения. Кто легко позволяет себе нечистоту, гнилую речь, тот может легко решиться и на нечистые дела.

Следует знать: склонность к сквернословию — это склонность к противлению против воли Божией; за склонностью к сквернословию и мату, как правило, прививаются такие грехи и пороки души, как тщеславие, эгоизм, плотские похотения и др.

В Ветхом Завете, если сын злословил отца или мать, его при свидетелях насмерть избивали камнями. В Священном Писании сказано: «От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься». Злые слова и матерщина не только наносят вред тому, к кому они обращены, но еще больше тому, кто их произносит.

Слово дано нам от Бога. Это такой чудесный и особый Божий дар, который дан только человеку. «Вначале было Слово», — говорится в Евангелии от Иоанна.

Словом Бог сотворил все. Слово и орудие человеческого творчества. Мы просвещаем и просвещаемся словом. А сквернословием сеется тьма. Апостол учит: «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, он только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим» (Еф. 4, 29). Слово должно нести благодать — благие дары, добро, служить назиданием в вере, то есть приближать к Богу, а не удалять от Него.
Православная Церковь всегда запрещала сквернословие, злоречие, бранные выражения. Церковь также запрещала чертыхаться. Ведь это означает, что ты призываешь к себе чертей.

Россия — единственная страна, где народ называл свою Родину святою — Святая Русь, за ее стремление к святости, к целомудрию и высокой нравственности.

Это выразилось и в языке, который отражает не только практический, но и духовный опыт народа. Поганые слова никогда не считались (как это существует в других языках) нормой. Их всегда называли срамными, за них в прежние времена наказывали. Например, при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче сквернословы несли телесное наказание. На рынках и по улицам ходили переодетые государственные люди со стрельцами, брали бранящихся и тут же всенародно, для всеобщего назидания, наказывали розгами.

Если мы хотим, чтобы наш народ не прогнил, не рассыпался бесплодным прахом, мы должны активно бороться с грехом сквернословия, не давать оскорблять полученный нами великий Божий дар — родной язык. Нельзя равнодушно смотреть, как уродуют его матерщинники, употребляя отвратительные, скверные слова, подсказанные извечным врагом рода человеческого. Ведь совершающий грех сквернословия сознательно калечит в себе образ Божий — и это начало богоотступничества.

По слову Христа Спасителя, за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда (Мф. 12, 36). Однако грех сквернословия намного тяжелее греха празднословия. Стало быть, и наказание будет куда страшнее!
Дар слова дан человеку в первую очередь для того, чтобы славить Господа. И сами уста наши, которыми мы должны славословить Господа, оскверняются срамословием.
Вслед за Святым Крещением, через помазание освященным миром, на уста крещаемого налагается печать даров Святого Духа. Срамословие оскорбляет Дух Святой, освятивший уста человека для употребления их во славу Божию. Скверными словами человек отталкивает от себя Дух Божий.

Устами христианин принимает Тело и Кровь Христову. Оскверняя срамословием уста, мы прогневляем Христа Спасителя. Вот что говорил святитель Иоанн Златоуст:
Лучше извергать гнилость изо рта, нежели сквернословие. Когда в душе твоей такой смрад, скажи мне, как ты дерзаешь приступить к Таинам Господним ( то есть Святому Причащению)?

Мы целуем святой крест, святые, иконы, святые мощи, священную книгу Евангелие. Устыдимся произносить срамные, гнилые слова устами, освящаемыми прикосновением к великим святыням! Надо помнить, что речь нашу слышат не только люди, которых мы привыкли не стесняться, но слышат и Ангелы, и Сам Господь. Неужели не остережемся от сквернословия, чтобы срамной речью не оскорбить Ангелов, не обрадовать бесов и не прогневить этим Бога?

Будем помнить и о том, что сквернословие — начало пути к еще большему злу: матерщиной возносится страшная хула на Саму Пресвятую Богородицу, Владычицу земли русской.
А ведь многие даже не исповедуются в этом грехе и не пытаются от него избавиться, с легкостью воспринимают матерщину, различные низкопробные жаргонные выражения, уголовный жаргон. Помните, это грех мерзкий, избегайте его, избавляйтесь от него. Вместе с матерщинщиной вы приглашаете к себе бесовские силы, и постепенно они введут вас на стезю других пороков.

Кайтесь в этом грехе, призывайте имя Божие на помощь, молитесь святым с верой сердечной, и помощь Господня придет обязательно.

http://www.odigitria.by/2011/10/16/gore … ytyj-grob/

язык не удержимое зло, хотя смотря: кто как научился им пользоваться)