Все необходимое дано человеку в Церкви: в Таинствах, в молитве, в братском общении. Если ты этим, сидя на месте, не живешь, то нет толку от твоих священных путешествий.

Протоиерей Андрей Ткачев

Если сердце обрезано, то везде — Иерусалим, лишь бы служба в храме была... Это вовсе не значит, что паломнические отделы нужно закрывать. Боже сохрани. Это значит лишь то, что приоритеты надо расставлять правильно, и голову с хвостом не путать. А то может так получиться, что некто на гору Моисея всходил и возле Неопалимой купины сфотографировался, но Десять Заповедей, на Синае Моисею данных, так и не выучил, и в какой книге про явление Бога в пламени куста говорится, не знает. Ну а уж о том, что это все значило, и как это явление Богородицу прообразовало, и какое место это событие в истории мира занимает, и спрашивать не будем.
Скажем прямо: слетать однажды в Израиль для многих вовсе не обременительно.
Гораздо тяжелее всякое воскресенье в храм идти и при непривычном слове «Вонмем!» вытягиваться в струнку, чтобы услышать слова Господни, нынче ко всем молящимся обращенные. Но именно это последнее и делает человека христианином в сотни раз успешнее и полнее, чем перемещения в пространстве с последующими репликами «я там был». И учить людей нужно именно этому.
Отцы и учителя прошлых веков это все говорили не раз. Златоуст сдерживал в свое время неуемные порывы к паломничествам и требовал жить Богом, питаться Богом, творить волю Божию, не покидая насиженных мест.
«Батюшка», — жаловалась одна богомолка Амвросию Оптинскому, — «мне бы в Задонск, и в Саров, и к Сергию. Да денег нет» «Нет денег – на месте сиди, Богу дома молись», — отвечал старец.
И простота этого ответа – на все времена, даже и для тех, у кого есть деньги по всему свету мотаться.
Может, вы думаете, что обмереть от священного ужаса можно только на Голгофе, а в храме на Страстной это «не то»? Нет, дорогой. Это, во-первых, на ересь похоже. А во-вторых, это вы на Голгофе рискуете из-за толчеи и многолюдства ничего не понять. Зато у себя на приходе скорее выплачете всю душу, глядя на Распятого. Если только Пост проведете строго и чтения Евангельские будете слушать внимательно.
И главную в жизни радость, радость Воскресения Христова, сколько раз уже и скольким людям Господь давал пережить с максимальной полнотой и теплотой в смиренных храмах и незнатных местах! Так давал пережить, что иным, живущим даже по соседству со святыней, во всю жизнь пережить не удастся.

Протоиерей Андрей Ткачёв

И опять пригласили меня в паломничество. И опять отказалась я, ссылаясь на неотложные дела. И опять на меня обиделись.

Ты же просто обязана ездить по снятым местам, это твой долг, понимаешь? Всё бросить - и ехать. И как вы только не поймёте, что я хочу вам добра...

В который раз начинаю оправдываться, но прерываю себя на полуслове, вспомнив, что еще ни разу аргументы мои не убедили. Устало соглашаюсь:

Да, да, это мой долг, но прости, но - в другой раз...

Моя соседка Марина досадно машет рукой, решительно направляется к двери. И, уже открыв её, говорит громко и назидательно:

За сыном моим присмотри пару дней, пока я в Оп- тину и обратно. В холодильнике борщ, ДО моего при езда хватит.

Она не просит, нет. Я вообще не помню, не знаю её просящего тона или извиняющихся интонаций. Она чеканит условия громко, членораздельно, и я на несколько минут принимаю эти условия, как единственный способ реабилитироваться за невозможность поехать в Оптину. Остаёшься? Всё тебе некогда? Вот и будь добра, присмотри за сыном, борщом накорми и вообще...

Потом я ропщу. И веду длинные мысленные дискуссии-монологи, которые начинаются с банальных слов: а с какой стати? С какой стати я должна оправдываться за свою занятость, с какой стати должна ехать туда, куда в ближайшее время не собираюсь, с какой стати должна пасти соседского парня, далеко не идеального поведения? Мой дежурный ропот недолговечен, пороптала да и пошла к соседскому холодильнику:

Борщ разогрей, мать оставила...

Съел уже.

Яичницу пожарь, салат сделай.

Разберёмся.

Надутый, насупленный парень. Марина всегда жалуется на него: плаксив, колюч, вечно с претензиями. Но главное, что беспокоит Марину — слышать ничего не хочет про храм, не постится, даже назло ей, матери, уплетает жареные с мясом пирожки, купленные у метро, в самый разгар поста. Скандалы у них постоянны. Из-за пирожков, из-за хульных мальчишеских речей, из-за долгих Марининых паломничеств по святым местам. Но особенно громким, злым и некрасивым был недавний скандал из-за нищей, которую Марина привела в дом. Пожить.

Ей голову негде преклонить, у нас побудет, — заявила Марина с порога сыну. У Кирилла было на этот счёт своё мнение.

Только попробуй! Вшей разводить в квартире? А ну пошла, - наскочил он на нищую.

Марина встала между сыном и гостьей:

Запомни, — сказала железным голосом, — добрые дела - главное в спасении души. Это семена, урожай от которых соберём мы в Царствии Небесном. Твой урожай скуден. Женщина поживёт пока у нас. Это не обсуждается. Ты понял?

Хорошо, пусть живёт, только без меня. Пока она здесь, ноги моей в квартире не будет, - он хлопнул дверью, ушёл.

Нищая осталась. Марина помыла её, напоила чаем, постелила ей чистую постель. Ближе к ночи отправилась искать сына:

Кирилл, — кричала по двору, - Кирилл!

Кирилл ночевать не пришёл. Но зато, когда Марина

после безуспешных поисков сына вернулась домой, нищая была уже навеселе. Она «обнаружила» в баре у Марины бутылку коллекционного кагора и опорожнила её себе в удовольствие. Надо отдать должное соседке: она и после этого не вытолкала бедолажку за дверь, простила ей её самоуправство.

Я сама виновата. Надо было спрятать кагор, а я про него забыла. Искушение... - она вздохнула глубоко и ещё раз повторила, - искушение...

Я слушала Марину и переживала какое-то двойственное чувство. Мне далеко до неё, я вряд ли привела бы домой грязную бомжиху, нянчилась с ней, простила ей кражу. А Марина - привела и нянчилась, и простила. Конечно, это поступок, на который способны немногие. Но что-то упорно царапало по сердцу, не давая ему возликовать от добродетелей ближнего. Сын. Они поменялись местами. Он ушёл на место бомжихи, на улицу, в подворотню, а она взгромоздилась на его диван, на чистые простыни, в его чашке заваривала Марина чай своей непредсказуемой гостье. С щербинкой добро? А может, это моё немощное сердце защищается от собственного несовершенства? Как там, в молитве на сон грядущим: «доброту чуждую видев, и тою уязвлен был сердцем...»

Мы говорим с ней об этом. Марина нервничает:

Ну как ты не понимаешь! Если мы станем раздумывать, делать нам добро или нет, грош нам цена. Господь в сердце зрит, чистое оно или нет. Господа не обманешь. Женщина забыла, что такое домашний уют, все её гонят, оскорбляют, а ласковое слово и кошке приятно.

Но ведь она пьяница, Марина, лицо у неё опухшее, руки дрожат. Ты хотя бы ценные вещи ко мне принеси.

И ты туда же. Кириллу простительно, он ещё жизнью не бит, но ты-то... Если человеку доверяешь, если молишься за него, он этим доверием дорожить будет. Самые конченные уголовники исправлялись, а эта несчастная...

Кто она? Есть ли у неё дети?

А вот в душу лезть к человеку не в моих правилах. Как нас святые отцы учат? Помоги и не рассуждай. Это не моё дело, моё дело протянуть человеку руку.

Пока мы так с ней беседовали о духовном, окрепшая на Марининых харчах бомжиха, прихватив серебряные ложки, пуховый платок, три банки лосося и пузырек медицинского спирта, вернулась в свою привычную подзаборную жизнь. А Кирилл - в свою. Мать и сын долго бранились, выясняли отношения, сводили счёты и успокоились. На время. До очередной поездки Марины по святым местам.

Ты мне кроссовки обещала купить! - кричал сын. - А сама опять в путешествие намылилась. Что ты там забыла?

Я молиться за тебя еду, — поджав губы, тихо и торжественно произнесла мать.

А мне твоя молитва до лампочки, ты мне лучше кроссовки купи!

Некрасивая, площадная брань. Два родных человека — один с искажённым злобой лицом, другая с поджатыми губами и нарочито смиренно опущенными долу глазами. Нет мира в их доме. Но ведь помню, был. Маленький Кирилл, светлокудрый мальчик, любимец семьи, радость мамы. Куда уходит любовь из любящих сердец? Почему остывают родственные чувства? Марина пережила смерть мужа. Она до сих пор покрыта тайной, та загадочная смерть. Врач, специалист по мануальной терапии, хороший семьянин. Позвонил - выезжаю с работы, накрывай на стол. И не приехал. Его нашли через два дня в морге: непонятно, при каких обстоятельствах упал с шестого этажа жилого дома, в котором непонятно как оказался. Молодая женщина долго выходила из потрясения. Маленький сын на руках, отчаяние в сердце. В беде и обрела она Господа, стала ходить в церковь, исповедоваться. Нашла работу по душе: редактировала тексты в одном православном издательстве. Новая, неизведанная доселе радость богообщения, духовные праздники, так украшающие жизнь. Марина оживала на глазах, сын подрастал, рана от потери близкого человека затягивалась. И вот уже почти взрослый сын, уже пробиваются усики, шлифуется характер:

А мне до лампочки твоя молитва, ты мне кроссовки купи!

Бранятся. Нет в доме мира, есть вражда. Нет в сердце мира, есть беспокойство. Но ведь Марина в своих паломнических поездках, которые для неё так желанны, без устали молится за своего единственного сына. Так почему же молитва её не достигает желанной цели и путь к Господу Кирилла всё так же далёк, сердце закрыто, ум агрессивен? А вот и ещё одна забота подоспела: Кирилл стал покуривать, выпивать, тусовки с ребятами затягивались до полуночи. Он приходил домой нарочито независимый, даже наглый, на насмешки не скупился:

Всё молишься? А мне бы картошечки жареной. Или в твои планы кормить единственного сына не входит?

Мать закрывала дверь в свою комнату, продолжая молиться.

Я хорошо знаю подробности их жизни вовсе не потому, что интересуюсь ими. Но мы соседи. И вдобавок соседи дружащие. А между соседями совсем мало тайного. Жизнь на виду, и хотел бы утаить что-то, да разве получится? Тем более что Марина и Кирилл по очереди заходили ко мне облегчить душу. Марина частенько, Кирилл — один раз. Навеселе. Взвинчен и несчастен. Нахален и беспомощен.

- Неужели все верующие такие? Она же меня не слышит! Я ей, что рубашек чистых не осталось, она мне, что сегодня среда и до котлет не дотрагиваться. Конечно, это пустяки — и котлеты, и рубашки, но я хочу жить по-человечески! А она то бомжиху приведёт, то последние деньги в монастырь отвезёт, а до получки сидим на воде и хлебе. Но пусть сидит, если ей нравится. А я не хочу...

И Кирилл вдруг расплакался. Большой, нескладный, он размазывал слёзы кулаком, а они лились ручьём по его несчастному лицу.

- У всех матери как матери, а у меня верующая...

Я испугалась его слов. А что если навсегда прорастёт в нём неприязнь к верующему человеку и образчик материнской жизни окажется пагубным для его не прозревшего ещё сердца. Сколько примеров было наготове! Десятки, сотни православных семей, где живут не суетным раздражением против Друг друга, а благодарностью Господу за каждый прожитый день. Красивое бытие, наполненное глубоким духовным смыслом. Слово любовь в нём культовое. Ради любви там терпят, ради любви уступают, ради любви смиряются. Серьезен шаг к православию, потому что назвавшись однажды христианином, ты сжигаешь за собой мосты прожитой жизни, в которой ты был просто ты. Теперь ты раб Божий и в рабстве этом радостном черпаются силы и для невзгод, и для поражений, и для ущемлённого самолюбия, и для высочайшего искусства жертвенной любви.

А мы называем себя православными поспешно, торопимся к высотам горным, а сами и на вершок не в состоянии приподняться от греховной, крепко держащей земной тверди. Как это страшно произнести — я православный. На тебя смотрят, больше того, в тебя пристально вглядываются, ищут соринку в глазу твоём, экзаменуют на добродетели. У всех ли нас «отлично» в православных зачётках? Или дохлые, худосочные троечки обличают нашу суть, и мы, дабы не засветиться, делаем хорошую мину при плохой игре?

Как сказать обо всём Марине, какими словами указать ей на её явные ошибки духовные, не задев самолюбие и не обидев неосторожным словом? Не смогу. Не сумею. Но вот плачет рядом её единственный сын, размазывая по щекам «скупые мужские слезы». Он просит помощи. Но не скажу же я — не права твоя мама, прав ты. Непросты человеческие отношения, особенно между близкими. В чём вина Марины? В том, что молится за своего сына, в том, что бросается на помощь чужому человеку, не раздумывая и не подсчитывая корыстный доход?

И вдруг - как всегда это бывает вдруг — случайно взятая с полки книга, случайно открытая страница, случайно брошенный взгляд. Преподобный Симеон, Новый Богослов: «Смотри, не разори своего дома, желая построить дом ближнего». Вот в чём причина Марининого неблагополучия! Она торопится с постройкой чужого дома. Она спасает заблудшие души знакомых, незнакомых, случайно встреченных. А свой дом не прибран, не ухожен, безрадостен. И сыну в её доме неуютно, и он бежит тусоваться к тем, кто не докучает, не учит, не вразумляет. Кто не надоедает. Этот мир жесток. Он уже поглотил многих и замутил чистые души помоечными удовольствиями и сомнительными потехами. Труден обратный путь к родному порогу.

Она уехала в Оптину и вернулась через два дня. Присела на краешек моей кухонной табуретки с рассказом, что и как. Не стерпела, обличила:

А ты все срочные дела переделала? В следующий раз опять найдёшь причину дома остаться?

Я промолчала, виновато опустив голову. Но я знаю то, чего ещё не знает Марина. Вчера до поздней ночи мы решали с Кириллом, как сообщить матери потрясающую новость: девочка, с которой Кирилл встречается, ждёт от него ребёнка. Но пока я раздумывала, Марина сообщила мне свою потрясающую новость:

Хочу в монастырь уйти. Кирилл уже взрослый, не пропадёт. Поеду за благословением к старцу.

Тебе надо думать о другом, ты скоро будешь бабушкой.

Марина испуганно посмотрела на меня. А я, торопясь, боясь, что она перебьёт и не дослушает, сказала ей всё. Про её доброту к бомжихам и равнодушие к сыну, про её грязную квартиру с немытыми два года окнами, про желание спасти весь мир и неумение потерпеть собственного страдающего сына. Она не перебивала меня. Потом молча встала и ушла.

Я не видела её неделю. Оказывается, она все-таки поехала к старцу, но вернулась какая-то побитая, притихшая. Ко мне не заглядывала. Но зато пришёл Кирилл.

   Чудеса — мать окна моет. Плачет, правда, носом хлюпает, но моет. А ещё я у неё книгу нашёл «Воспитание ребёнка». В бабушки готовится. Чудеса... Спрятала среди своих духовных книг, а я нашёл.

А ты-то что искал?

Помните, вы говорили, что есть такой Симеон Новый Богослов, у него много мудрых мыслей. Хотел почитать...

На душе стало легко и радостно. Всё с Божьей помощью образуется, всё устроит премудрый Создатель. И заблудшее сердце вразумит, и понятие добра скорректирует, и научит самому главному - любви жертвенной и прекрасной.

Хочешь кофе, Кирилл? Я заварю тебе свой любимый, по-турецки.

Кирилл смотрит испуганно:

А разве можно? Мать говорила, что кофе по-турецки православным пить нельзя. Турки же мусульмане.

Ты что-то перепутал, — я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. - Кофе здесь ни при чём.

(Наталья Сухинина . "ДВА КОФЕ ПО-ТУРЕЦКИ")